– Пустое, – сказала она Лёвке и хихикнула. – Тебе ещё рано.
Повернулась спиной и враз растаяла в едва наступивших вечерних сумерках.
Костёр запалили, когда уже стемнело. Вбили по обе стороны заточенные стволы срубленных Бабичем молодых осин. Набросили перекладину с нацепленным на неё котелком и расселись вокруг.
– Померещилось, дед Пракоп, да? – пытала Лабаня Янка. – Скажи, померещилось?
Старик подоткнул палым еловым суком поленья в костре, промолчал.
– Померещилось, – уверенно ответил за проводника Докучаев. – Болото, – пояснил он. – На болотах бывает. Говорят, что…
Он осёкся, напоровшись взглядом на плеснувшийся в Янкиных глазах испуг. Докучаев медленно повернул голову влево. Смерть сидела на берёзовом чурбаке в двух шагах – между ним и Мироновым. Ссутулившись, уперев скрытый под капюшоном череп в костяшки истлевших пальцев.
Янка судорожно зажала ладонями рот, чтобы не закричать. Алесь Бабич придвинулся, обхватил её за плечи, привлёк к себе.
Янка дёрнулась, привычно собираясь вырваться, отшить нагловатого, бесцеремонного приставалу, но внезапно обмякла, прильнула к Алесю. Сейчас Бабич казался ей единственным защитником и опорой. Дерзкий, нахрапистый, ни бога, ни чёрта не боявшийся, он явно не сильно испугался и теперь.
– Так ты что, мать, – цедя по-блатному слова, обратился к Смерти Бабич. – Так и будешь с нами?
Он замолчал, в ожидании ответа глядя на Смерть исподлобья, с прищуром. Молчали и остальные. Закаменел лицом Докучаев. Лёвку Каплана пробила испарина, ходуном заходили руки, то ли с испуга, то ли от ярости, не поймёшь. С присвистом выдохнул воздух старый Пракоп Лабань. У Миронова клацнули от страха зубы, а затем и пошли стучать, разбавляя вязкую гнетущую тишину мелкой барабанной дробью.
– Я спросил тебя, – с прежней блатной гнусавинкой проговорил Бабич. – Ты теперь будешь с нами всё время? Ответь.
Смерть поёжилась, опустила голову ниже, острый верх капюшона в сполохах костра казался завалившимся набок горелым церковным куполом.
– С вами буду, – подтвердила Смерть. – Но не всё время, недолго.
Алесь Бабич ухмыльнулся, по-приятельски подмигнул Смерти.
– Пока не заберёшь, что ль? – уточнил он.
– Пока не заберу.
– Всех нас?
– Всех.
– Ну, ты и тварь, – едва не с восхищением протянул Бабич. – Ну, ты и сука, гадом буду. Ты…
– Заткнись, – резко прервал Докучаев и пружинисто поднялся. – Отойдём, – повернулся он к Смерти. – Поговорить надо.
Смерть поднялась вслед. Докучаев был ей по плечо. Отмахивая рукой, он решительно пошагал к лесу. Метрах в двадцати от костра остановился. Смерть обогнула Докучаева, развернулась к нему лицом.
– Дело сделать позволишь? – глухо спросил Докучаев.
Смерть помялась, переступила с ноги на ногу, балахон чёрной тенью мотнулся в мертвенном свете ущербной луны.
– Как получится, – тихо сказала Смерть. – Мне неведомо, как оно выйдет.
– Неведомо? – удивился Докучаев. – Даже тебе?
Смерть кивнула.
– По-разному бывает, – уклончиво ответила она.
– Позволь, а? – твёрдый до сих пор голос Докучаева стал просительным, едва не умоляющим. – Подорвём рельсы, и всё, и сразу заберёшь, а? Пожалуйста, прошу тебя. Договорились?
Смерть молчала. Вместе с ней молчал и Докучаев, ждал.
– Я постараюсь, – едва слышно сказала, наконец, Смерть. – Постараюсь потянуть.
У Докучаева, мужика жизнью битого, кручёного, с младенчества не плакавшего, на глаза внезапно навернулись слёзы.
– Спасибо, – выдохнул он и поклонился в пояс, как давеча Лабань. – Спасибо тебе.
К костру вернулся хмурый, сосредоточенный. Уселся на прежнее место, оглянулся – Смерти видно не было.
– О чём базар был, начальник? – Бабич по-прежнему прижимал к себе Янку.
– Командир, – механически поправил Докучаев. – Начальники в кабинетах сидят. Ты… – он осёкся, закашлялся – одёргивать бывшего уголовника в сложившейся ситуации было, по крайней мере, нелепо. – Договорились мы, – обвёл глазами группу Докучаев.
– О чём? – быстро спросил Миронов. – Она от нас отстанет?
Докучаев хмыкнул, потянулся к костру, выудил из золы картофелину.
– Отстанет, – сказал он угрюмо. – Как завтра дело сделаем, так и отстанет.
Расправились с нехитрыми припасами быстро, в полчаса. Ели молча, Докучаев цыкнул на Бабича, принявшегося было травить тюремную байку, и тот осёкся, притих. Залили костёр – тоже молча, без слов.
– Каплан – в охранение, – приказал Докучаев. – Остальным спать.