Можно было сказать и так.
Йоган Вейер, английский врач и гуманист, в самый разгар европейской охоты на ведьм выступил с призывом прекратить борьбу с последствиями и обратиться к причинам. Ведьмы, заявил он в тактате «De Praestigiis Daemonum», суть не причина, а следствие: они стали орудиями сатаны, поскольку по слабости ума не cмогли противостоять его демонам. Но нельзя же истреблять людей за глупость – вернее было бы обратить гнев против истинного виновника, дьявола.
- Да! - продолжал Базиль. - Благими намерениями! он стольким бабам! вымостил дорожку на костер!
Действительно, «De Praestigiis Daemonum» вызвал такой резонанс, что написаны были еще десятки трактатов, куплетов и памфлетов, – все с последовательным опровержением идеи милосердия. И ведьм стали жечь с удвоенной энергией.
- А эта!.. псевдомонархия!.. это что-то там про обращение с демонами! вроде инструкции, так?
«Pseudomonarchia Daemonum» была написана из сугубо практических соображений – чтобы вооружить охотников покомандовать демонами, Вейер составил рекомендации «по безопасному пользованию», сочинив также характеристики на каждого известного ему черта.
– Давай! – толкнул меня Базиль. – Открой двадцать третью страницу! Пятая строка сверху! Ну!
И там я прочел:
– “Artium cognitionem dat, interim dux omnium homicidarum” (“Дарует познание искусств, в то же время являясь главой всех человекоубийц”).
– Тьфу ты! – сказал Базиль.
11.
Следующая комната была еще больше библиотеки и так напоминала зал католического храма, что мне даже померещилось в темной глубине гигантское распятие.
Справа помещались ряды деревянных скамей на фоне стены, расписанной грандиозным dance macabre. Полуразложившиеся мертвецы увлекали длинный хоровод дам и кавалеров туда, где над залом возносилась большая кафедра. Словно вырастая из пола, она покоилась на толстых будто бы выпирающих корнях; корпус оплетали большие ветви – они, как столбы, поддерживали навес, на котором царственно раскинулась сама Смерть в богатых ризах и с гигантской косой. Ее широкое лезвие торчало вверх. Смерть полулежала, положив локоть, как на подушку, на отрубленную мужскую голову; мертвое лицо с закатившимися глазами имело страдальческий вид. Смерть нахально усмехалась из-под античной короны.
На левой стене не от пола до потолка, но от края до края протянулся жуткий светящийся витраж. В пышном дворцовом зале по бледно-желтым трупам пробирается серое костлявое чудовище. Огромная коса в его руках перечеркивает черным зигзагом всю картину. Чудовище подбирается к царю, восседающему на троне в ярких парадных одеждах; подбирается и алчно глядит на царский скипетр; глядит и протягивает к нему свою мертвую длань с крючковатыми пальцами. И хотя смерть еще далеко, она только начала свой путь от двери и чтобы достичь трона надо пройти еще через весь зал, царь видит ее, не может оторвать от нее взгляда, и на лице его ужас.
Эти две фигуры, застывшие по разные стороны пространства поражали воображение, но смерть как возмездие – примитивный взгляд. Смерть не может быть наказанием потому же, почему не может быть наказанием неизвестно что. “Я не знаю, что я с тобой сделаю!” – в сердцах грозится человек обидчику и сам не понимает, что выражает таким образом желание убить. Смерть по сути непостижима, можно лишь уловить отдельные смыслы, оттенки, как отсветы на гранях кристалла, чья сердцевина остается скрыта. В этих отсветах становится видно, как смертью осуществляется человеческое бытие, как смерть превращает бесконечное становление в свершившуюся бесконечность, как делает непонятное осмысленным, завершает несовершённое. Когда становление замирает и приобретает законченность, только тогда и можно понять и оценить его масштабы, его намерения и степень и качество их воплощения. Если бы не смерть, мы вообще никогда ничего не стремились бы довести до конца.
Я прошел в конец зала, совершил за смерть путь к престолу, и оказался у подножия еще одного гигантского артефакта, – это его я издали принял за распятие. Я не то чтобы совсем ошибался: Христос был там. Он лежал на коленях вытянутого, как жердь, скелета.
– Sancta muerte! – крикнул Базиль. – Мексика!
– Так выглядит pieta у мексиканцев? – спросил я.
– Ха! Вроде того! Это у них теперь вместо Коатликуэ! Святая Смерть! Всеблагая, справедливейшая, одинаковая для всех! Христианские проповедники триста лет вдалбливали в туземцев Отца и Сына и Святого Духа; заставили сдать в музей древних божков в ожерельях из отрубленных рук и вырванных сердец, но! мексиканец без культа смерти – это вздор! Вот вам, пожалуйста! Святая Смерть! Которая одолела даже католического бога! Такая вот фига европейцам! Я привез скульптурку для Авесоль, а она соорудила из нее алтарь!