- Чего тебе?
Базиль тут же отвернулся к Авесоль и, сочинив на лице безмятежность, поинтересовался:
- И Ванда тоже приедет завтра?
- Приедет.
Я подключился к разговору:
- Что это за общество, о котором вы говорите?
- Один маленький творческий союз, - ответила Авесоль с мимолетной жесткой улыбкой.
- Вы, кажется, назвали их как-то странно – витабревичи?
- Витабревицы. Дело в том, что их общество называется «Vita brevis».
15.
Сразу после обеда мы отправились смотреть алтарь. Ливень кончился, облака начинали расходиться, в их просветах то и дело проблескивало солнце. Одежды Авесоль развевались на ветру.
Выйдя из здания, мы свернули налево, миновали засыпанную гравием придомовую площадку и, спустившись по широкой лестнице из нескольких каменных ступеней, очутились в некрополе.
Это был настоящий город мертвых. Узкие улочки составленных друг с другом гранитных и мраморных склепов вились, расходились и пересекались. На перекрестках, напоминавших порой приуменьшенные городские площади, вместо фонтана или триумфального столпа размещались группы надгробий. Древние антропоморфные стелы соседствовали со средневековым изображением изъеденного червями трупа, и таким образом доисторическое время, когда умершего воплощали в каменное изваяние, чтобы он сохранил присутствие в мире живых, оказывалось рядом с эпохой macabre, в полной мере постигшей полноту ухода. Были здесь изображения суровых рыцарей, опрокинутых смертью навзничь столь молниеносно, что складки их одежд все еще струились вдоль тел, а ступни будто еще попирали землю, и глаза оставались широко раскрыты. И были фигуры, склоненные в молитве. И восседающие. И, наконец, восставшие. Прежде я не встречал, чтобы с такой наглядностью, в такой полноте можно было проследить историю превращения надгробного столба в городскую скульптуру. Концептуальность коллекции породила во мне мысль, что весь некрополь – не более, чем объемная декорация для нее. И я прямо спросил Авесоль об этом.
Вместо ответа она подошла к ближайшему черномраморному склепу, с усилием потянула за толстое железное кольцо и медленно распахнула высокую тяжелую дверь. Косые лучи солнца скользнули внутрь усыпальницы, и я увидел восемь человеческих черепов, уложенных в каменной нише.
- А где же остальное?
Авесоль слегка усмехнулась:
- Знаете рецепт “божественной воды”, professore?
Тот рецепт, что я знал, нес смысл слишком жуткий, чтобы я принял слова Авесоль всерьез. Он был составлен в конце XVII века и предполагал использование целого трупа. Умершего насильственной смертью человека (который при жизни обладал отменным здоровьем) расчленяли, кости и мясо измельчали; используя систему перегонок, превращали все в жидкость. Очень трудоемкий способ экономии кладбищенских площадей. Полученная “вода” служила не только панацеей, но и индикатором: стоило смешать с ней некое количество крови (пота, мочи) больного, как по характеру смеси можно было опеределить его состояние, и либо продолжать усилия, либо прочесть пару молитв и отпустить недужного к Богу.
- Не сомневаюсь, что этот рецепт и в наши дни найдет хороший сбыт, – пробормотал я.
Авесоль покачала головой.
- Современные люди инфантильны, боятся действительности и чересчур приохотились к игре. При всей наивности своих надежд, средневековый изготовитель “божественной воды” относился к ней серьезно, и каждое его действие было осмысленным поступком в реальности. Сегодня человек заменит труп морковкой, систему перегонок – соковыжималкой, молитву – набором бессмысленных латинских фраз и сделает вид, что получил уникальный результат. Подлинный рецепт для него: изготовить – слишком сложно, употребить – слишком страшно.
- А для вас?
- Я не игнорирую смерть и не боюсь сложностей, как это принято в обществе в наше время. - Авесоль закрыла и плотно прижала дверь склепа, для чего ей пришлось навалиться всем телом. - От всяких содержательных разговоров о ней обыватель нынче в ужасе отгораживается. Чтобы нивелировать серьезность понятия, смерть низвели на уровень развлекательного жанра, и теперь взрослые люди, сидя над бездной, делают вид, что ее не существует, а по-настоящему боятся получить за день на пять смс меньше, чем обычно. Жизнь проходит, как кукольное чаепитие, по игрушечным правилам и наполнена нелепыми страхами. Все невсерьез и повсюду обессмысленные ритуальные имитации... Вы никогда не думали, что современные цивилизованные похороны по сути всего лишь соревнование в мастерстве гробовщика и цветочника?
- Тогда как в африканских племенах погребальный обряд сохранил всю сакральную полноту и значительность?
- Вы иронизируете, professore, а ведь африканский жрец рядом с современным европейцем – это носитель подлинного знания рядом с суеверным дикарем. Синкретический ритуал африканских похорон, как вы знаете, есть проникнутое сакральным значением, целостное произведение искусства, в котором каждый участник, включая покойного, выполняет важную часть общего дела. Каждый жест в танце, каждый удар барабана, каждая линия на маске или теле имеют известный участникам смысл, который они воспринимают в полной мере серьезно, и поэтому они хоронят так долго, как того требуют обстоятельства. Иногда обряд длится несколько месяцев. А что сегодня у европейцев? - Авесоль пожала плечами. - Оделись в черное, сбились в стадо у ямы, послушали бормотание попа, коему никто не верит. Закопали, закусили, разошлись. Право, европейцы неуклонно идут по дороге, указанной маркизом де Садом. Помните его завещание, professore?
- В общих чертах.
- “...пусть пошлют к месье Ленорману”, - опустив глаза, нараспев цитировала Авесоль, - торговцу лесом в Версале, на бульвар Эгалите, №101, в Версале, и попросят его приехать самого вместе с телегой, взять мое тело и перевезти в его сопровождении и в вышеупомянутой телеге в лес моего имения Мальмезон около Эпернона, где я хочу быть зарытым без всяких почестей в первой просеке… Когда могила будет зарыта, на ней должны быть посеяны желуди так, чтобы, в конце концов, эта площадка над могилой, вновь покрытая кустарниками, осталась бы такою же, какою она была, и следы моей могилы совершенно исчезли бы под общей поверхностью почвы...”. Было одно исследование периода “темных веков”, – оно наглядно прослеживает, как преобладание кремации сопровождалось распространением геометризма, а с приходом ингумации произошло развитие фигуративных и сюжетных видов искусства. Если продолжить линию, то проявится и столь же очевидная связь между «Черным квадратом» и горсткой пепла, которую, черпнув совком из кучи, выдают вдове, и которую она молча выбрасывает где-нибудь в поле. Ни танцев, ни музыки, ни стихов, ни картин.
- Вы полагаете, что искусство в своих трансформациях следует за погребальным обрядом? - подумав, спросил я.
- А вы разве нет? - будто бы даже удивилась Авесоль. - Искусство, можно сказать, вышло из могилы и особенно далеко никогда не уходило.
- И как вы определяете природу этой зависимости?
Авесоль говорила, монашески опустив глаза:
- Смерть, жизнь и искусство являются нерасторжимым триединством понятий и явлений вообще, что, разумеется, находит место в ритуальной части. Утраченный ныне смысл погребального ритуала заключается в устранении смерти, ведь все манипуляции нужны для того, чтобы обеспечить умершему бессмертие. То есть убедить Бога вернуть ему жизнь. Для этого необходим особый язык – искусство. Это единственный сакральный инструмент, доступный человеку, позволяющий ему самому в какой-то степени обретать божественность или, во всяком случае, максимально к ней приближаться.
Мы подходили к границе некрополя. За последним рядом памятников и склепов виднелся зеленеющий склон.
- Так что же я видел в том склепе? Ларарий? Букраний? Возрождение обычаев острова Пасхи? Или мексиканский символизм? Чьи это черепа?
Она мельком взглянула на меня.