- Нашли? - спросил я не без сарказма.
- Нет! - рявкнул Базиль, как будто в том была моя вина. - Мы по уши залезли в самое дикое язычество, какое только существует! Мы внедрились и к сатанистам! Вот ты знал, что в малю-ю-юсенькой Скандинавии существует тьма тьмущая сатанинских группировок? Есть простые деревенские колдуны – они ненавидят снобов "люцифирианцев". Те в свою очередь презирают "язычников", которые пытаются изъять из сатанизма христианскую составляющую! А "язычники" немедленно плюнут тебе в рожу, если узнают, что ты якшался с "релятивистами" – это мажоры-аристократы, поклонники де Сада и Фауста. Я видел Черную мессу! Я участвовал в празднике весеннего солнцестояния! Я ходил на шабаш и отмечал пятницу 13-е безнравственным разгулом! Все для того, чтобы найти последователей Хель! настоящих хранителей! истинных мистов!
- Но зачем? - спросил я.
- Чтобы вернуть им святилище, естественно! Представляешь?! подлинное святилище их богини! Его ценность для них не-со-пос-тавима! с научным интересом любого уровня! И вот, Карсгейм поехал в Бразилию к одному монаху, спецу по тайным культам. А меня Тино повез во Флоренцию к ***бергу. ***берг никогда не соглашался консультировать незнакомых, а из нас только Тино его и знал. Мы пришли к ***бергу, и там... - Базиль так многозначительно посмотрел на меня , что я догадался:
- Ты встретил хозяйку виллы.
- Нет!! - возликовал Базиль. - Я узнал, что культа богини Хель больше не существует!
- Гм. Расстроился?
- Нет!! - ликованию Базиля не было предела. - Я организовал аукцион, чтобы продать алтарь! и! ко мне пришел Николас К***! ну ты знаешь! Художник!
- Не знаю я никакого художника Николаса.
- Ну и зря! Очень живенько рисовал цветные стрелки! Покупали задорого!
- РисоваЛ?
- Да! Застрелился! Лет семь назад!
- А тогда он пришел к тебе и… - безуспешно попытался я удержать историю от очередного поворота.
- Знаешь! Странное это было дело! Он только закончил триптих в совершенно новой! для себя! манере! Говорили, что это настоящий прорыв в современной живописи! Возникла шумная дискуссия! Где ты, вообще, был-то?!
- Ты же в курсе. Я не интересуюсь современным искусством, никаких новостей о нем не читаю, ни в каких дискуссиях не участвую.
- Да! ты невежда! Ты худших из невежд, так как чванишься своим невежеством! Кстати! давно хотел спросить! Как тебе удается быть настолько не в теме?
- У меня есть секретарь-референт.
- Ха! Должно быть, тепленькое местечко!
- Так что там с тем художником, а то я бы пошел уже спать.
- Ну нет! Так!.. Художник!.. Пришел перед самым аукционом! И прямо в лоб! «Вы, я слышал, интересовались одной виллой»! Одной, говорит, виллой! - И тут Базиль неожиданно замолчал надолго. Я даже растерялся. И когда я решил, что все, история закончилась, Базиль, пребывавший во время паузы в каком-то замороженном состоянии, очнулся. - Мда! - сказал он так, что «Компания на лоне природы» вздрогнула. - После того, как я отвез алтарь к Авесоль на виллу, я побывал там еще три раза! Последний! больше семи лет назад. Мраааачное! местечко! Но! тебе понравится! Авесоль тоже помешена на подлинниках!
- А кто такая эта Авесоль?
- Тсс! Никто ничего не знает! Ничегошеньки! А говорят всякое! Рассказывают, что она выросла в крошечном монастыре, затерянном в дебрях Латинской Америки! Там спали на каменном полу, а под голову клали череп! какой-нибудь ранее почившей сестры! Монастырское кладбище состояло из одной могилы. Когда умирала монахиня, ее на время закапывали, а потом доставали. Кости расходились на всякие нужды. У них все было из костей. Чаши из черепов! Четки из зубов! Швейные иглы из тонких косточек! Иногда покойницу откапывали и оказывалось, что тело не истлело! Тогда! святую мумию укладывали в одну из ниш – в церкви или в келье. А! гроб тоже был один! И переходил от монахини к монахини по наследству! Когда он никому не был нужен! в нем спала матушка-настоятельница! И они истязали друг друга! Чтобы чувствовать те же страдания, что и Христос! У Авесоль, говорят, все тело изуродовано! Поэтому! она так кутается!
Мы помолчали.
- Не очень-то похоже на правду, - сказал я. - Один гроб. А если за короткое время умрут двое? К тому же, чтобы тело истлело быстрее, его нужно закапывать прямо в землю, именно так поступали отцы-кордильеры.
Базиль раздраженно зафыркал.
- Ну может быть! может быть!.. Но вот ты увидишь виллу и тогда! мы поговорим!
3.
Базиль – главный кошмар моей жизни.
Он похож на двухметрового пупса: пухлый, розовый, большеголовый; на голове сбившиеся к затылку белокурые пушистые кудряшки. Лицо у Базиля мясистое и румяное, нос толстый, загнут кверху и похож на разношенный башмак; под выдающимися надбровными дугами с белесыми бровками – маленькие, но яркие синие глазки; рот сочный, толстогубый; и один аккуратный круглый подбородочек с ямочкой по центру выглядывает из второго – окладистого, разлитого по шее.
Он прицепился ко мне в младших классах и с тех пор считает "лучшим другом". Я никогда не мог найти этому объяснения, поскольку с возрастом разница между нами становилась только очевиднее. Я сам не сделал ни одного движения к тому, чтобы эта "дружба" состоялась. Больше того, я открыто объявлял, что не хочу ее – в первые годы активно, затем все более вяло; наконец, я перестал сопротивляться, поскольку это уже стало походить на попытки, находясь в подвале, отодвинуть облако от солнца.
Мы впервые встретились в городском саду, когда нам было по шесть.
Я считывал трещинки со стены ограды: они образовывали причудливый узор на старой штукатурке. Я проводил часы, воображая цивилизацию, оставившую нам эти письмена. Я различал символы, выявлял смыслы, и не было игры увлекательнее.
В пересказе Базиля, который любил поведать историю нашего знакомства любому, кто видел нас вместе, я "таращился на стену, как аутист-каталептик".
Сначала он не обращал на меня внимания. Но потом заинтересовался моей необычной неподвижностью и непонятной ему отрешенностью. Он подошел, сильно толкнул меня в плечо и спросил, не изображаю ли я статую, а если да, то какую и зачем. Я объяснил ему, чем занимаюсь, и он заорал на весь парк: "Считывает! узоры! трещинок!", - а прооравшись, спросил, что же мне удалось прочесть.
- Casagrimo paarazudo, - сказал я, чтоб отвязался.
Маленький Базиль какое-то время молча смотрел на меня, слегка наклонив голову набок и приложив указательный палец ко рту, – он до сих пор принимает эту позу, когда хочет изобразить задумчивость. Постояв так, он скользнул пальцем в ноздрю и, поковырявшись, извлек "козюлю".
- А этот символ можешь ты прочитать? - сказал он, сунув свой палец чуть не в лицо мне.
И много лет спустя он продолжал считать это остроумным.
Я больше не приходил в тот парк.
А через несколько месяцев, при поступлении в начальную школу, мы очутились с Базилем за соседними партами.
Он впал в такой неуемный восторг, что наставник хотел было послать за его родителями. Мне удалось успокоить их обоих.
До третьего класса меня дразнили "паразудо" (у Базиля, оказалось, прекрасная память), он яростно набрасывался на тех, кто так делал, и вообще, всячески опекал меня.
После школы он потащился на тот же факультет, что и я, но там уже круговорот создаваемых им событий уносил его из поля моего зрения иной раз на целый семестр. Он возвращался к экзаменам, выдерживал их (достойно) и потом неделю не отлипал от меня.
Факультет он не кончил – умчался куда-то, что ли, в Азию, пропадал там год и совсем не давал знать о себе.
Я готовился к защите аттестационной работы, когда он появился под вечер, похудевший, вытянувшийся, черный, как индус, и все так же невыносимо шумный. Он устроил в моей комнате вечеринку по случаю своего возвращения, и она имела такой успех, что едва не стоила мне диплома.