В дальнейшем так и повелось. Базиль исчезал и появлялся, всегда не вовремя, появлялся и исчезал, всегда внезапно, а я был для него точно та избушка, куда всегда возвращается, нагулявшись, кот.
С годами он освоил эпистолярный жанр, и его привязанность ко мне обрела перманентный характер; если продолжать зоологические сравнения, он стал, как козлик на длинной веревке, привязанной к колышку, ко мне.
4.
Да, жизнь Базиля была бурной. Он умел насытить ее событиями и занимался этим с неуемной энергией. У него была маниакальная тяга к представлению, театрализации, при этом он играл жизнями – и своей, и чужими, как своей. Иногда ему удавалось сделать меня свидетелем своих авантюр.
Однажды на посольском приеме Базиль устроил бондиану и под дудочку про готовящийся террористический акт с покушением на посла натравил одну часть охраны на другую, сам возглавил группу гостей с тем, чтобы освободить посла, изолированного, надо заметить, его же телохранителями во избежании покушения, о котором Базиль же и поднял панику.
Другой раз, на охоте, он нарочно всех пересадил так, что люди чуть не перестреляли друг друга.
Он говорил, что человек должен постоянно ощущать легкое дуновение смерти, иначе "все теряет смысл". Такова природа его жизнелюбия – контрастная.
В полном соответствии с этой природой, Базиль и топил, и спасал, – объекты часто были одни и те же. В этой части я отлично знаю, о чем говорю, так как сам был таким объектом: из-за Базиля я был уничтожен, Базиль же меня и спас.
Он явился в тот самый миг, когда я, уже лишившийся сути, распадался на атомы. Языки адова пламени бушевали во мне, выписывая огненными буквами имя Бартоломью Монро, – таким же каллиграфическим почерком, каким подписано было издевательское посвящение на той книге. Если бы не Базиль, никогда бы я не узнал этого проклятого имени и не пришлось бы мне испытать того, что испытывает человек, который превращается в тонкую тень, сползающую в небытие. Но именно Базиль ухватил меня за ворот и вытащил из бездны. Он увез меня в это путешествие и в конце концов заставил очнуться от отчаянья.
По началу Базиль старательно обходил картинные галереи, все пытался привить мне вкус к «другой жизни». Однако через месяц он резко поменял тактику, и мы стали посещать все мало-мальски заметные академические салоны. Везде мы находили самый почтительный прием, и постепенно ко мне стало возвращаться присутствие духа. Я почувствовал, что вскоре уже смогу вернуться к обычным занятиям: листать каталоги, читать, искать, увязывать концы с концами, забираться в чащобу и находить там просвет, гоняться за крупицами смысла по всей ноосфере, перемешивая ее и закручивая в водоворот, словно ведьма метлой перемешивает колдовское содержимое закопченного котла.
5.
Чуть брезжило на востоке, сонный покой царил в отеле и вокруг, когда мы вышли к центральному подъезду и увидели, на чем предстоит ехать: огромный черный катафалк приветливо распахнул двери нам навстречу. Древний резной кузов был перелицован в современное авто. Мне померещилось, что в глубине его темного нутра Авесоль проделывает колдовские пассы. Я непроизвольно замедлил шаг. Базиль же, разглядев Авесоль, радостно взревел и полетел вперед, придавая мне ускорение весьма чувствительными толчками в спину.
Мы вместе с чемоданами вперлись в огромный салон и вольготно разместились там. Авесоль, окутанная светло-сиреневым облаком, приветствовала нас.
- Да! Да! я весь в предвкушении! - крикнул Базиль, и машина тронулась.
Ощущая ход плавный и мягкий, каким отличаются только современные автомобили экстра класса, я высказал комплименты искусно сработанному кузову.
- Я поначалу решил, что он очень старый.
- Так и есть! - крикнул Базиль мне в самое ухо. - Так и есть! Кузов древний, как дерьмо мамонта! Но его слегка про!ап!грейдили! Да! А диваны! - Он поерзал по сиденью. - Ты обратил внимание, что за кожа? Какая-нибудь африканская антилопа! Да, Авесоль?
Авесоль не реагировала.
- Очень мягкая! - похвалил Базиль. - И экс!тре!мально! дорогая!
Авесоль молчала, но Базиль продолжал приставать к ней.
- А что заставило тебя покинуть виллу? А! Коробочка! Раздобыла экспонат?
В самом деле, рядом с Авесоль лежала белая квадратная коробка размером с человеческую голову.
- За этим ты сюда приезжала? - не успокаивался Базиль. Авесоль не отвечала ему, но он нисколько не смущался. Обернувшись ко мне, он стал снова обещать небывалые впечатления: - … потрясающая коллекция!
Я посмотрел на белую коробку и затосковал. Авесоль представилась мне одной из тех владетельных особ, что работают ныне управляющими своих родовых имений. Место, где люди жили настоящую жизнь превращено в музейную экспозицию. Вещи, имевшие простую, но настоящую ценность, стали безжизненными экспонатами за веревочкой. По залам, где гордые предки в сопровождении пышной свиты выступали, бряцая оружьем, их бледные, вялые потомки водят пестрые толпы зевак. Мало помалу все превращается в музей: парки, храмы, отдельные дома и целые поселения. Люди таскаются по свету и глазеют, глазеют, – это называется «познавать мир». Но на деле познаваемый мир просто становится музейным зрелищем весь, и надо быть всегда наготове, чтобы сфотографировать казус – милого котенка, красивое здание или убийство. Так что единственное, чему учатся в процессе познания мира, – оперативная съемка.
Раздраженный этими мыслями, я сам обратился к Авесоль:
- Базиль мне ничего не рассказал толком о вашей вилле. Вы там держите музей?
- Ты чтоо?! - заорал Базиль будто бы в ужасе.
- Та же сам сказал про экспонат.
- Я это так! фи!гурально! - И он начал путано объяснять, что между «экспонатом» и обещанными им «неожиданностями» нет и не может быть никакой связи.
- Моя вилла вовсе не музей, - сказала Авесоль, мгновенно оборвав речевой поток Базиля. - Я не люблю музеи.
- Да это я так! не!у!дачно выразился про экспонаты! - и в свое оправдание Базиль припомнил массу случаев, когда разные достойные люди некорректным образом высказывались, и в отличии от высказывания Базиля, это имело серьезные, а то и пагубные последствия.
Под его болтовню я смотрел в окно на пробегающие пейзажи, размыто-неопределенные в лучах восхода, и такие же недооформленные мысли проносились у меня в голове. Я задремал, потом в какой-то момент очнулся, не открывая глаз; услышал вместо голоса Базиля тишину и позволил себе погрузиться в сон.
Когда я проснулся, за окном было сумеречно. Базиль, неприлично раскинувшись, храпел справа. Я посмотрел на Авесоль. Она сидела все в той же позе, только теперь глядя на меня широко раскрытыми очами. Я попытался увидеть, какого они цвета, но было слишком темно.
- Почему темно? - спросил я. - Неужели мы так долго ехали?
Авесоль ответила, что надвигается гроза.
Базиль подскочил, словно в него воткнули иглу.
- Что? Что? Приехали?
- Приехали, - ответила Авесоль, и голос ее прозвучал как-то зловеще.
6.
Сквозь окно я увидел массивную высокую стену, уходящую далеко в сторону. Мелькнула пара жирных полуколонн и часть ступенчатой арки. Наш катафалк въехал в темный туннель.
В стенах справа и слева холодным белым светом мерцали глубокие ниши в человеческий рост, и там стояли мумии, высохшие и почерневшие, все в одинаковых длинных туниках винного цвета. Одежды оставляли на виду только головы. Можно было различить черты (некогда) лиц на обтянутых остатками кожи черепах, ужасающие склеенные веки на месте глаз; у некоторых сохранились волосы.
- Нор!мальные при!вратнички? - хохотнул Базиль. - О! Да у них пополнение! Я хорошо помню, что в прошлый раз их было пятеро! Откуда новенький?
Авесоль промолчала.
Машина выехала из туннеля, и начался сильный дождь.
Поместье было велико.
Некоторое время мы ехали вдоль ограды, которую вдали скрывали зеленые заросли. Свернув от стены вправо, мы проехали апельсинную рощу и миртовую аллею, где деревья чередовались со скульптурными изображениями символического вида Смерти, – в широком монашеском плаще с капюшоном, обрамляющим хищно оскаленный череп; с гигантскими крыльями, развернутыми над голым скелетом; взмахивающую огромной косой и опирающуюся на нее, как-будто отдыхая от жатвы.