Номерная система приема гостей, строгие регистрационные правила сохранились со времен незапамятных, когда телепередающие центры считались особо важными с пропагандистско-стратегической точки зрения объектами. По-настоящему действенными они были лишь в условиях определенной системы координат. Когда ясно, кто прав, кто виноват, что разрешено, а что запрещено, что крамола, а что катехизис. Первые признаки разброда и шатания вызвали целую серию происшествий — отчаянные экскурсанты прятались в студиях, сутками ждали, когда начнется эфир, и врывались в передачу, скажем предвыборную, со справедливыми, но неуместными требованиями. Потом в эфир с боями прорывались народные избранники. На чашки режимных весов бросали депутатские права и неприкосновенность и дисциплину эфира. Победа досталась депутату с действительно сенсационными разоблачениями.
Только вот, решился ли бы на подобный партизанский трюк дедушка американского эфира, всеобщий любимец Уолтер Кронкайт? И как скоро его бы уволили? И сообразил бы многоопытный, убеленный заслуженными в политических боях сединами сенатор США врываться в прямой эфир, потрясая мандатом, полученным от народа Калифорнии или Алабамы?
Это все рассуждения сугубо риторические. Совершенно не имеющие отношения к тяжелому вздоху Саши Смирнова.
— А выглядел-то он как?
— Да как все! В джинсах, худой и, кажется, черноглазый.
— Высокий?
— Да вроде да.
— А одет как? Волосы? — Саша открыто страдал. От сугубого непрофессионализма.
— Они тут в жилетах ходят. Таких, с карманами, — авторитетно кашлянул старший караула.
— Цвет волос? — терпеливо повторил вопрос оперативник.
— Русые или черные… А вообще, что-то случилось? Ты почему спрашиваешь?
— Найти их надо.
— Понятно. — Видимо, расплывчатый ответ показался стражам телевизионного порядка вполне удовлетворительным.
— Слушайте, может, кто заметил, какие сережки на девушке были?
— Сережки? Ты что, очумел?
Оперативник кивнул и вышел на «паперть». Кое-что выведать все же удалось.
Лизавета сладко зевнула и потянулась. Какой дивный сон. Просто Феллини. Сначала похищение, карета, завязанные глаза, потом грохот музыки, огни карнавала, шуршание домино и игривый менуэт. Надо же…
— Очухалась? — Жесткий, хриплый, но знакомый голос.
Девушка открыла глаза и огляделась. Странный сон и странное пробуждение. Она лежит, совершенно одетая, на полу, точнее, на ветхом ватном одеяле в абсолютно незнакомой комнате. Окно где-то под потолком и очень маленькое, бетонно-кирпичные унылые стены, никакой мебели. Рядом на корточках сидит Саша Байков, под глазом синяк, на лбу ссадины. А так — Саша как Саша.
— Что происходит? — Лизавета удивилась, услышав собственный голос. Тихий и слабый. Доносящийся издалека.
— То, что и должно, то, чего ты добивалась.
— Ты о чем? — Лизавета потрясла головой в попытке унять звон в ушах.
— Ты кому-то прищемила хвост. Очень сильно. Ты что, ничего не помнишь?
Лизавета покачала головой и попробовала сесть. И упала.
— Час от часу не легче… Тебя что, по голове били? — Он схватил Лизавету за руку, заметил кровь и вовсе перепугался. — Что-нибудь болит?
— Нет вроде. — Девушка машинально дотронулась до лица.
— А кровь откуда?
— Может, твоя…
— Это вряд ли. Попробуй сесть. — Саша приподнял ее за плечи, помог опереться о стену. — Сними куртку.
Лизавета лязгнула молнией, случайно задела воротником ухо и ойкнула.
— Вот откуда кровь, сережку выдрали, гады.
— Какие гады? Ты ж ничего не помнишь?
— Зато сообразила. — Девушка подтянула колени к подбородку.
— Отличается умом и сообразительностью. Наш говорун, — грустно улыбнулся Саша.
— Одного не могу понять, как они меня вычислили.
— А кто они? Это существенно, по крайней мере сейчас.
— Почему?
— Не люблю размахивать кулаками после драки — раз мы здесь, значит, тот, кто охотился на Локитова и его интервью, узнал, что оно у тебя.
— Но как? Я никому, никому, кроме тебя и этого оперативника, не говорила.
— Вот, уже двое… — многозначительно подытожил Саша Байков. — Еще? Дербенева?
— Еще… Витя из «Бетакама»… Наташка вряд ли — она ничего до монтажа не знала.
— В любом случае то, что знают двое, знают все. В принципе и я мог проболтаться. Так ведь?
— А здесь подсадной уткой работаешь? — Лизавета потянулась к оператору Байкову, ей вдруг безумно захотелось погладить его по голове. Тот отстранился.
— Все может быть. А своему оперативнику когда разболтала?
— Вчера утром, по телефону.
— Ах, еще и по телефону!
— Ой, только не надо про все эти «жучки» и прочее. Мы уже обсуждали мифы о всемогуществе.
— Да какие «жучки». Сейчас малограмотные домушники умеют подключаться к телефонным парам — два проводочка прикрутил и готово. У тебя где телефон подключен? На лестнице.
— Кажется… Я, честно говоря, не интересовалась.
— А они интересуются. Но это не важно. Судя по твоему кино…
— Оно и твое тоже.
— Отчасти. Так вот, судя по твоему кино, нами занимаются люди, связанные с Балашовым.
— Ему сам мэр руку жмет. Скажешь, он?
— Ничего нельзя сказать заранее.
— Слушай, а где мы?
— Ничего не помню. Как после наркоза.
— Что-то в этом духе… Может, выглянем?
Лизавета осторожно по стеночке встала. Саша двигался быстрее.
— Стоишь?
— Ага. Только высоковато. — Они толклись возле окна. Потолки их узилища только казались низкими. Ни Лизавета с ее метром семидесятью тремя, ни высокий — метр восемьдесят — Саша не могли даже дотянуться до края окна.
— Давай я тебя подсажу…
Саша согнулся. Лизавета, по-прежнему держась за стену, вскарабкалась ему на спину.
— Держишься?
— Все равно не видно…
— Сейчас попробую выпрямиться. Осторожно. Кое-как девушке все же удалось зацепиться за нижний край оконного проема, а потом и за решетку.
— Что там?
— Кустики, садик какой-то. Природа.
— А что за место?
— Бес его знает. Я здесь раньше не была. Грязь кругом, листья, зданий не видно.
— За город вывезли, чтоб легче дышалось, гуманисты хреновы, — эмоционально высказался Саша.
— Я с тобой совершенно согласна, — сухо ответила Лизавета, не любившая крепкие словечки. — Больше вроде ничего. — Лизавета сползла с Сашиной спины. Из-за этой физкультуры закружилась голова — девушка покачнулась. Оператор успел ее подхватить и бережно довел до единственного места в темнице, которое можно было считать диваном, — он усадил ее на одеяло, подтянул его повыше, чтобы она не прислонялась к бетонной стенке.
— Прекрати пугать меня, старуха!
— Нет, все в порядке. Просто странное ощущение — будто барахтаешься в безвоздушном пространстве. И вздохнуть не можешь, и руки-ноги не слушаются.
— Для борца с организованной преступностью ты что-то очень слабенькая. Пускаясь в эту авантюру, следовало бы просчитать всякие варианты.
— Никогда не считала себя наивной, — девушка отыскала глаза Саши Байкова, — веришь ли, но ничего подобного я и предположить не могла.
— С трудом, шери. — Саша постепенно становился таким, как всегда. Ему нравилось воображать себя вольным парижским художником с камерой. Поэтому он всех знакомых дам при встрече целовал в обе щеки и не упускал случая назвать шери, мон анж или еще как-нибудь столь же изящно. — Ты ж чуть не каждый день в эфире. Сводки зачитываешь. «Захват заложников, похищение людей становится все более распространенным преступлением. По сообщению пресс-центра ГУВД, сотрудниками пятого отдела РУОПа освобожден предприниматель, которого более пяти суток удерживали в гараже боевики так называемого Казанского сообщества. Пострадавший — его все пять дней подвергали пыткам, требуя двадцать тысяч долларов США, — доставлен в больницу. Ведется следствие». — Саша Байков весьма удачно стилизовал вполне стандартную цитату из новостей. Интонации — Лизаветины. — Странные мы все люди. Твердим об опасности, о преступлениях, а себя считаем заговоренными. Милая, поджидали именно тебя. И кому как не тебе знать, кому и зачем ты понадобилась!