— Найди обувь, — и повернулся к парням: — Мы пока не имеем возможности вас переодеть...
— Не извиняйся, Хензеляйт, — прервал его штандартенфюрер.— Мы на тебя не в обиде...
Ели молча. Костя обеспокоенно поглядывал на Сергея, как он управляется с вилкой, ножом, рюмкой. Земляк оказался на высоте. Он присматривался к немцам, перенимал их движения, брал то блюдо и столько, сколько они клали себе на тарелки. При походной сервировке он недурно вышел из положения. Французский коньяк из толстой пузатой бутылки, священнодействуя, разливал Хензеляйт.
— Прозит!
Первую рюмочку Сергей по привычке разом опрокинул в рот. Закусил, присмотрелся, а немцы тянут коньяк капельками. Попробовал, не понравилось, и он решительно отставил хрустальный наперсток.
— Правильно, — одобрил штандартенфюрер. — Истинный ариец всегда трезв. Только славянские недочеловеки да французские выродки питают чрезмерное пристрастие к алкоголю.
Костя не понял, сыт он или голоден, когда поднялся из-за стола. Кусок в горло не лезет в такой компании. Сергею проще, не понимает языка, да и молчуном по необходимости заделался, а ему приходится каждое слово на десять ладов перевернуть, прежде чем высказать его. Хензеляйт приглашает на спектакль, после которого они почувствуют себя отмщенными. В его устах приглашение прозвучало зловеще. Лисовский имел возможность убедиться, каковы развлечения эсэсовцев, когда побывал в освобожденном советскими войсками концлагере Майданек под Люблином. И пока обувал сапоги с узкими голенищами, которые ему преподнесли, лихорадочно искал повод уклониться от участия в затеянном черномундирниками зрелище.
Сергей быстро натянул разношенные бахилы и недоумевал, почему Костя долго с обувью копается. А тот не знал, как предупредить друга о предстоящем испытании, словцом с ним перемолвиться. Но немцы терпеливо ждали, и пришлось идти в сопровождении эсэсовцев.
Вышли из высокой двери на большое крыльцо, спустились по широкой лестнице. Тут-то парни и разглядели место, куда их привезли аковцы. От массивных каменных ворот тянутся к замку вековые вязы, над крепостным рвом повис горбатый мост, а за ним высится строгий дворец с гербом над парадным подъездом и остроконечной башенкой с часами. Вокруг большой овальной клумбы, поросшей сорняками, бронетранспортеры с тяжелыми пулеметами, мотоциклы с колясками. У Лисовского сердце замерло, когда он увидел пятерых поляков со связанными руками у крепостного рва. Сергей вопросительно уставился на лейтенанта и, заметив, как подергиваются уголки его губ, — все понял. Придвинулся к нему, плечом коснулся плеча. А Костя слушал, как эсэсовец докладывал штандартенфюреру, что карательная экспедиция против вооруженных бандитов...
— Не будет крестоносец плевать нам в лицо,
Детей наших онемечивать...
— строго и грозно пели обреченные пленники. Костя от бабушки знал слова стихотворения поэтессы Марии Конопницкой, ставшего вторым гимном польского народа.
— Заткните им глотку! — завопил взбешенный Хензеляйт, но поляки продолжали песню, — Огонь! Огонь! — подал он команду.
Беспорядочно, словно испуганные сороки, застрекотали автоматы. Четверо упали, а пятый, в курточке и ярком клетчатом шарфе задыхаясь, поднял окровавленное лицо и из последних сил крикнул:
- Hex жие Ржеч Посполита!
Хензеляйт в упор разрядил «вальтер», перепоясав свою жертву пулями от левого плеча к правому бедру. Сергей резко рванул к себе Костю, когда тот, побелев, как известка, хотел ринуться на палача. Груздев до боли сжал руку Лисовского, как бы приказывая не поддаваться гневному порыву.
К ним шагнул невозмутимый штандартенфюрер и назидательно изрек:
— Dura lex sed lex! — и тут же с латыни перевел на немецкий. — Закон суров, но закон!
Подошли два вездехода с пулеметами на месте ветровых стекол. Рядом с водителями — эсэсовцы. В первую машину сели штандартенфюрер и Хензеляйт, во вторую — Сергей и Костя. Груздев внезапно тронул лейтенанта за колено и взглядом показал на поляка в куцем пальтишке с карабином через плечо. Лисовский узнал конвоира, который вчерашним днем вел их в подвал и разрезал веревки на руках. Они встретились глазами и предатель угодливо поклонился. Лисовский поспешно отвернулся, сообразив, кому они обязаны спасением, и гадливо передернулся.
Выехали на открытый пригорок и остановились. Из вездехода выскочил Хензеляйт. Что-то сказал штандартенфюреру, отошел от машины и махнул рукой с зажатым в ней носовым платком. Над замком полыхнули, вьюнами заметались багрово-белые молнии. Тяжелый взрыв подбросил над дворцом крышу с остроконечной башенкой, на глыбы разметал вековые монолитные стены. Выше облаков поднялся дымно-огненный столб...
Этап четвертый
Гертруда □ Несостоявшаяся дуэль □ Именем фюрера... □ Крушение □ Расклейщики листовок □ Берлинские катакомбы □ «Не стреляйте, я — русский!...
С грохотом и лязгом, взбаламутив бархатную тишину октябрьской ночи, машины остановились у полосатого шлагбаума. Вспыхнул прожектор, и бронетранспортеры с масляными подтеками, стальными заплатами на крутых боках, со стволами крупнокалиберных пулеметов плоскими тенями распластались по земле. Из караулки появился унтершарфюрер в перетянутой портупеей шинели, пилотке, брюках на выпуск. Он подошел к переднему вездеходу, обменялся с Хензеляйтом несколькими словами, проворно отскочил и замер — локти чуть в сторону, кисти рук прижаты к туловищу.
Шлагбаум поднялся. Вездеходы проскочили под ним, а бронетранспортеры остались на месте. По узкой асфальтированной дорожке машины добрались до двухэтажного дома. С высокого крыльца торопливо сбежал немец в белом халате и, выбросив руку в фашистском приветствии, пролаял рапорт. Костя понял, что их привезли в госпиталь для выздоравливающих офицеров танковой армии СС.
Штандартенфюрер, ничуть не утомленный дальней дорогой, бодро подошел к парням:
— Подлечитесь и отдохните в госпитале. Вы это заслужили. Я не прощаюсь с вами, скоро увидимся. Хайль Гитлер!
Проводили взглядами громыхающую кавалькаду и вслед за немцем поднялись в дом. Сергея знобило, голова раскалывалась от мучительной боли. Он чуть не вскрикивал при каждом неловком движении. Откуда-то издалека, словно сквозь пробковую стену, доносились возбужденные голоса врача и Кости. Они о чем-то сердито спорили.
Из боковой двери появилась молоденькая немка в сверкающем белизной, халатике и кокетливой накрахмаленной косынке на светлых волосах. Она приветливо улыбнулась, выслушала врача и повела парней за собой. Чистенький, будто вылизанный коридор, синие ночные лампочки, черные маскировочные шторы на окнах, разрисованный. линолеум на полу. Сергей щурился на непривычный электрический свет. Отвык, чаще сталкивался с коптилками, лучинами, реже — со свечами. Богато живут, сволочи, — злобой всплеснулась мысль. Людей в темноту загнали, сами к свету лезут.
В предванной комнате немка ждала, пока парни стянут с себя грязную рвань. Они стеснялись, а ей, похоже, байдужи. Похохатывает, долдонит по-своему. Костя отвечает, а Сережке обидно, что ни слова не поймет. Привела старика в потрепанной солдатской форме, тот собрал шмутье и унес. Сестра перевязала Лисовскому руку клеенкой поверх бинта, а на Сережкину чалму осторожно натянула просторную резиновую шапочку. Шутя пощекотала парня под подбородком, как поросенка. В ее серых смешливых глазах вспыхнул огонек, и Груздев торопливо полез в ванну.
Костю немка вымыла первым. Как тот ни упирался, она намылила ему голову, тщательно промыла волосы, жесткой губкой терла шею, руки, спину, грудь. Сергей рассмеялся, когда лейтенант после напрасных попыток оттолкнуть сестру вдвое сложился в ванне и, казалось, перестал дышать. За себя Груздев не беспокоился. Знал по костромскому госпиталю, что сестры и нянечки купают тяжелобольных, да тех, у кого руки и туловище закованы в гипсовый панцирь.