— Ты че трясешься? — подошел он к Косте. Эсэсовцы подбирали раненых и убитых и не обращали на парней внимания. — Откуда портфель взялся?!
- А ты подержи! — дрогнувшим голосом отозвался Лисовский, Когда Груздев чуть не выронил его из рук, добавил: — Ну что?
— Свинец аль золотишко... Золотишко, свинец старому хрычу не с руки таскать. Куда он девался?
— Тяжелый, руки рвет, — странная усмешка скривила Костины губы. — А наш благодетель штандартенфюрер Пауль Бломерт и его шестерка Курт — фью-ю...
— Не блажи, лейтенант, — обеспокоенно оглянулся Сергей. — Ты их хлопнул?!
— Так точно, сержант, отправил к праотцам, где золото не нужно. Культурно объяснил ситуацию, кто мы и откуда, а потом...
— Счастлив твой бог, лейтенант! — побледнел Груздев. — Это ж волки, они похлеще тебя стреляют. Тебе повезло, што они обалдели...
— Не мог же я им в спину стрелять!..
В Берлин прибыли около полуночи. Город встретил парней ослепительной иллюминацией. В темном небе букетами рвались зенитные снаряды, панически метались кинжально острые лучи прожекторов, медленно опускались на парашютах слезливо-светящиеся яркие фонари, над десятками кварталов полыхало багровое зарево пожарищ, от мощных взрывов сотрясалась земля. Сергей подумал, что из огня они попали в настоящее полымя. Подумал со злорадством, ненавистью, ибо полыхала земля тех, кто сжигал и взрывал его родные города и села, уничтожал безвинных людей, бомбами и снарядами перепахал поля и леса. За себя не страшился. Что его жизнь в сравнении с тем страхом, который прочно поселился в зловещем Берлине!
Влипли в окно и не верили, что они в логове фашистского зверя, том самом, куда с востока с жестокими боями пробиваются их товарищи по оружию. Те еще идут, а они добрались. Добрались, а впереди — полная неизвестность. Трудно даже представить, что их ждет в следующую минуту после остановки поезда. Если появятся встречающие из «гитлерюгенда», с ходу придется пустить в ход автомат, пистолеты и гранаты. Нужно любыми путями ускользнуть с вокзала, раствориться в темноте, затеряться в хитросплетениях городских кварталов.
Поезд шел с большим опозданием. Пока восстановили разрушенный взрывом путь, подогнали новый паровоз, собрали убитых, перевязали раненых, ушло немало времени. В Познани не задерживались и лишней минуты. Сменилась локомотивная бригада, заправились углем и водой, сдали раненых в госпиталь и снова быстрый колесный перестук. Черной тенью мчался по польской земле таинственный, из трех пассажирских вагонов состав, в который в Познани не пустили даже инспектора гестапо. За Одером потянулись ручьи, речушки; каналы, в потемках удалось разглядеть расплывающиеся очертания сглаженных Зееловских высот, кое-где утыканных редкими деревьями.
У Кости не проходила растерянность. И потому, как часто он сглатывал слюну, Сергей догадался, что друг борется с тошнотой. Понимал и молчал, ибо не в словах утешение. Лейтенанту впервые пришлось в упор стрелять по живым людям. Издалека убивать легче, самой смерти не видишь. Как он пел: кровь людская — не водица... Тяжко и Сергею пришлось после первого рукопашного боя. Тогда ему посчастливилось отбить от своей груди широкий кинжальный штык и самому заколоть врага. Мутило,- не помогали утешения товарищей, доказывавших, что, не убей он фрица, самому пришлось, бы лечь в братскую могилу. Правда, в тот день гитлеровцы раз за разом поднимались в атаки, часто схватывались врукопашную и потому угрызения совести быстро замолкли, времени на переживания не хватало...
— С вокзала удерем? — спросил Костя, дашь бы не молчать в полыхающей пожарами темноте.
- К Гитлеру на прием поедем, — рассмеялся Сергей. — Заявимся к нему в хоромы и с ножом к горлу: ну, тварь, што есть в печи, все на стол мечи! Русские пришли...
- Я тебе всерьез говорю, а ты на хаханьки переводишь.
— Чалдон ты мой желторотый, да че я тебе скажу? Тут цыганка-сербиянка за космы схватится и диким голосом завоет, а ты меня допытываешь. Сам ведь мал-мало маракуешь...
Вагон словно вымер. Убитых эсэсовцев, а их набралось до десятка, сложили в крайнем купе, а оставшиеся в живых черномундирники перебрались в соседние вагоны. За стенкой храпит оберштурмбаннфюрер. Напился до чертиков и мстительно принялся палить из пистолета в сырую мглу. Парабеллум Сергей отобрал, а эсэсовца швырнул на диван. Роняя пьяные слезы, тот пытался выяснить отношения, но, когда обозленный Груздев саданул его кулаком под ребра, испуганно притих и уснул.
В разбитое окно тянет дымным холодом, сыплет мелкий дождь, залетает угольная пыль из паровозной трубы, но парни, натянув плащи и приготовив оружие, стоят в ожидании остановки. Полыхают пожары, выхватывая из темноты силуэты многоэтажных зданий с островерхими крышами, безнадежно рыдают отчаявшиеся сирены, дробно тарахтят автоматические зенитные пушки. Поезд крался в светлом мраке по окружной железной дороге, не находя пристанища, по-воровски, приглушенно постукивая колесами на стыках рельсов.
Загнали его в какой-то дальний тупик. Едва звякнули при остановке буфера вагонов, как из на куски исполосованного прожекторными лучами неба на затемненную станцию с невидимых самолетов градом посыпались бомбы. Жарко полыхнуло ослепительно белое, пламя, ночными мотыльками запорхали хлопья сажи, дико взвыли сирены. На воинские эшелоны, пассажирские вагоны, товарные составы дождем хлынули снаряды, пули, бомбы. Эсэсовцы, забыв о мертвецах, разбежались по станционным путям, стремясь поскорее убраться из опасного места.
— Кромешный ад! — задыхаясь, ворчал Сергей. — Иголки на земле сосчитаю, а перед собой ничего не вижу.
— Как бы под осколок или пулю не угодить! — волоча тяжелый портфель, отозвался Лисовский. — Обидно от руки союзников погибнуть.
— Хрен редьки не слаще, от союзников, аль фрицев... Вроде бы английские «стирлинги» бомбят?
— Нет, «либерейторы», — вслушался Костя в гул моторов. — Они у нас как-то приземлялись... Включи фонарик, ослеп совсем...
— Ты че, опупел? Пристрелят как миленьких, скажут, самолетам сигналы подавали.
Недалеко отошли от своего состава, как позади раздался сильный взрыв и воздушная волна опрокинула на мазутную землю. Поднялись, ощупали себя: вроде бы осколками не зацепило, обернулись, а их поезд разорвало на куски, разбитые вагоны занялись оранжевым пламенем.
— Приехали-и! — ошеломленно протянул Сергей, вытирая заслезившиеся глаза.
Костя содрогнулся:
— Задержались бы на пять минут и...
Кашляя и чихая от едкого дыма, ползли под вагонами, перебирались через тормозные площадки, скатывались в дымящиеся воронки, натыкались на скрученные жгутами рельсы, наугад брели нескончаемыми путями, потеряв всякую надежду выбраться отсюда живыми. Обошли завалившийся, исходящий паром локомотив и в густой мгле едва не угодили в огненное озерко. Тут разбилась зажигательная бомба и земля, пропитанная жидким фосфором, горела и плавилась. Неподалеку, в чадной пелене, громыхнули буферами вагоны, раздался истошный человеческий крик и оборвался.
— Задыхаюсь! — с всхлипами втягивал Лисовский продымленный воздух. — Сил моих нет...
— Давай портфель, я подюжей... Шибче, шибче шагай. Костя! На вход в подземный туннель набрели, когда силы были на исходе.
Шатаясь, спустились по лестнице, прошли мимо вырванной взрывной волной толстой двери, попали в длинный, похожий на женский чулок, переход. Тускло светили сохранившиеся синие лампочки под бетонными сводами, валялись чемоданы, узлы, шляпки, брошенные в паническом бегстве. Мощный взрыв тряхнул землю над головой, в своде прорезалась узкая расщелина, из нее тонкой струйкой посыпался песок.
Бегом домчались до лестницы, выводящей из туннеля, и у двери наткнулись на мужчину с повязкой на рукаве.
— В бомбоубежище немедленно, господа! — вталкивая в какой-то коридор, закричал он. — Без разговоров! Приближается вторая волна бомбардировщиков!
Проталкиваясь в полумрак, парни видели женщин и детей, немногих мужчин. Взрослые насуплены, ребятишки испуганно всхлипывают. Матери их успокаивают, закрывают плачущие рты ладонями, пытаются усыпить. «Довели фрицы людей...» — сочувственно подумал Сергей, да и застыл с открытым ртом, сообразив, что находится среди немцев. Себе удивился, не ощутив привычной ненависти. Да и как злобиться на детишек, не спящих поздним вечером, на немок, потерявших голову от страха, непрерывных бомбардировок, тоскливой неустроенности.