Присели в тени железобетонной арки. Неподалеку расположился малый в серо-голубой форме люфтваффе. Летчик, офицер. Вздрагивает от каждого тяжелого бомбового удара, опасливо косится на потолок. А сам, поди, хвастал после вылетов, как ловко угодил бомбами в жилые кварталы, эшелоны с беженцами. Напротив компания парней в блестящих макинтошах с непокрытыми головами. Белокурые волосы гладко зачесаны назад и собраны на затылке, как у женщин. Эти, видать, еще не нюхали пороху, для них война не потеряла интереса.
Воздушную тревогу отменили около полуночи. У выхода из бомбоубежища стояли гестаповцы в штатском и жандармы и проверяли документы. Сергей и Костя переглянулись: неужто влипли! И деваться некуда. Останавливали мужчин, досконально проверяли паспорта, удостоверения, пропуска, тщательно сверяли фотографии. Парней в макинтошах отвели в сторону, где стояли около десятка задержанных немцев.
Сергей расстегнул плащ, поудобней сдвинул автомат и подошел к двери.
— Ваши документы?
— Мой брат после контузии и черепного ранения потерял слух и речь, — поспешил Костя на выручку и подал удостоверения «гитлерюгенда». Из них на пол скользнул снимок. Гестаповец проворно его поднял, рассмотрел, прочитал надпись и, не раскрывая документов, вернул, нетерпеливо сказав:
— Проходите!
Вокзал, огромный, запутанный, со множеством залов, ходов и выходов, людскими толпами и многошумьем, ошеломил парней, показался нескончаемым. Они долго бы плутали по нему, не заметь Костя на стене его план. Разобрался и повел Сергея кратчайшим путем. Вышли на привокзальную площадь с чахлым сквериком и остановились у фонарного столба, беспомощно озираясь по сторонам.
— Силезский вокзал, — объяснил Костя, — крупнейший в Европе. Настоящая крепость. Видел, стены из пушки не прошибешь.
— Дойдем, прошибем... А не переночевать ли нам здесь? Куда попремся на ночь глядючи...
— Опасно оставаться, снова в облаву попадем. Лучше где-нибудь в саду ночь избудем.
Мимо торопливо пробегали редкие прохожие, не обращая внимания на развалины домов, пожарников, тушивших пылающие здания. Немцы спешили к недалекому входу в подземный туннель. Костя проследил за ними взглядом и обрадованно проговорил:
— Метро! Поехали. В Москве я катался на метро.
— То в Москве, а то здесь, — скептически заметил Груздев, — И к кому нам ехать, кто нас ждет? Ладно, ладно, не кипятись...
В вагоне пассажиров битком. Парней притиснули к стенке, пожилой немец уперся Сергею в бок, но локтем почувствовал металлическую жесткость автомата и испуганно откачнулся. Поднял глаза, рассмотрел руны в петлице, череп на фуражке и втиснулся в подавшуюся толпу.
Из метро вышли на конечной остановке и бесцельно побрели запутанной улочкой, зажатой двумя рядами домов. В подслеповатых оконных проемах ни огонька, ни искорки, лишь желтые блики от появившейся луны отражаются в стеклах, крест-накрест проклеенных бумажными полосками. Вымершие кварталы, безлюдные перекрестки улиц, безгласые трупы жилых зданий... Костя понял, что на ночлег им нечего рассчитывать, в частых сквериках не уснешь под кустом или на скамейке из-за холода и сырости. Зря уговорил Сергея покинуть Силезский вокзал. Там полно пассажиров и погорельцев, а поезда до утра вряд ли пойдут, пока не восстановят железнодорожные пути, растащат завалы, наладят сигнализацию...
— Кто-то идет? — остановил его Сергей и втащил в глубокую нишу в каменной стене.
Портфель оттянул руки, от него болят плечи и ноет спина. Ноги избиты в кровь, а тут хоронись в узкую кирпичную щель и жди у моря погоды. Чего Сергей боится? Документы железные, никакой полицейский не придерется, если уж они через гестаповский контроль прошли. А вдруг спросят, почему они не возвращаются домой, бродят закоулками? На берегу под лодкой их дом... Вряд ли шупо поймет шутку... Один... второй... третий... Двое к стене прилипли, третий на стреме, улицу оглядывает, сторожится. Шпана!.. Квартиру высматривают, хотят очистить? Не похоже. Тогда бы к дверям или окнам пристроились. Бегут, подошвой об асфальт не шоркнут. Босиком? Холодно и мокро. Не иначе, как обуты в прорезиненные тапочки. Исчезли, а на кирпичах, где они только что терлись, забелели холщовые заплаты.
Сергей и Костя к стене. Листовка!.. Свеженькая, бумага от клея влажная.
— Читай! — и лучом фонарика в листовку.
— «Патриоты Германии! Антифашисты в городе и деревне! — голос Лисовского дрогнул. — Еще теснее сплачивайте свои ряды! Везде, где бы вы ни были, где бы вы ни работали: на заводах, в учреждениях, на полях,— объединяйте людей в борьбе, против фашизма. Борьба патриотов в Германии трудна. Но, несмотря на многие жертвы, она приведет к победе...»
— Ясно! Бежим, догоним, — загорелся Сергей. — Надо же, антифашисты! Вот бы никогда не подумал... Говорили о них — не верил, одних фашистов встречал...
- Бежим!
— В черной форме?!
— Ша-а! Опять шаги!
Вернулись в убежище. Подбежали четверо. Заметили листовку, остановились. В световом круге серебром вспыхнула бумага.
— Доннер веттер! — послышалось негромкое ругательство. — И пяти минут не прошло, как ее приклеили. Бумага еще теплая.
— Вальтер! Передай по рации, чтоб перекрыли улицу, оцепили ближайшие кварталы. Карл и Фриц! Преследуйте коммунистов. Захватить живьем, при сопротивлении — стреляйте по ногам...
— Они вызывают подмогу, собираются оцепить улицу, — торопливо переводил Костя. — Попадут подпольщики гестаповцам в лапы! Они ж не знают, что обнаружены.
— И подпольщиков, и нас заметут, — встревожился Сергей и обозлился. — Фефелы полоротые, идут и шпиков за собой не замечают! Придется в бой вступать!
Распахнув плащ, он выступил из убежища. Автоматной очередью Груздев разметал гитлеровцев по мостовой. Раздались стоны, предсмертные крики, слабые проклятья — и ни выстрела в ответ. И снова тишина, в которой явственно захлопали форточки, заскрипели закрываемые фрамуги окон. Вдали, раздирая уши, завыла полицейская сирена, где-то взбалмошно загудели моторы, перекликаясь, заметались в тесных улочках тревожные свистки.
— А теперь, как говаривал мой батя, дай бог ноги!
Забыв про усталость, бежали узкими проулками, проскакивали тесные дворики, попадали в тупики, из которых, теряя драгоценные минуты, возвращались на прежнее место, истыкались на деревца в крохотных садиках. Мешала луна. В ее серебристом свете черные фигуры замечались издалека. Парни старались держаться теневых сторон улиц, понимали, что выстрелами подняли спящих, заставили немцев прильнуть к темным окнам. Заметят беглецов, долго ли по телефону сообщить в полицию или гестапо!
- Чуешь, лейтенант, понапрасну ноги бьем. Нас, поди, уже окружили. У них рации, машины. Надо што-то соображать...
— Сережка, это ж не тайга, Берлин...
- Ну и хрен с ним, с Берлином. Помнишь, как поляки из-под земли вылазили...
— А что!- воспрянул духом Лисовский. — Идея богатая. Колодец бы найти.
— Вон, позырь, крышка, и в тени... Нас не засекут.
С предосторожностями пересекли улицу. Первым спустился в люк Костя. Груздев, опуская над собой чугунную крышку, услышал сирену полицейской машины, заметил напоследок красно-синие огни подфарников. Прикрыл люк и будто отрезал звуки устроенного ими ночного переполоха. Постоял в раздумье на металлической лесенке в глухой кромешной тьме, потом включил фонарик.
— Чего копаешься? — нетерпеливо спросил снизу Костя.
— Гранатку хотел пристроить, да гражданские, пожалуй, подорвутся. Вдруг эсэсы не допетрят, куда мы смылись, а мастеровой полезет и...
— Быстрей слазь, да подальше отойдем, пока нас на земле ищут.
В трубе не выпрямишься, пришлось чуть не вдвое согнуться. Тянуло невыносимой гнилью, ноги скользили на отбросах, приходилось перешагивать через вонючие лужи; лицами попадали в туго натянутые, липкие паучьи тенета, паутина неприятно стягивала кожу, склеивала ресницы. Остановиться, смахнуть ее не позволяла торопливость, с какой парни спешили уйти подальше от колодца.