— Островок! Наш островок! Островок во враждебном океане! — захлопала она в ладоши, а подумав, добавила: — В бушующем огнем океане!
Сергей не разделял ее восторга. Ему памятен пронизывающий до мозга костей промозглый холод, и он невольно поежился. И только тут парень сообразил, что и без Костиного перевода почти полностью понимает Женевьеву. Открытие потрясло своей неожиданностью. В суматошливых событиях последнего дня как-то не сумел уловить сознанием, что и речь Георга, и разговоры гитлеровцев в гостиной лесника сами собой расшифровывались. Выходит, за полтора месяца, которые он провел среди немцев, невольно освоил их язык. И Женька постаралась. Она часто нашептывает ему по-немецки и французски, а парень по интонации голоса, движению губ, выражению глаз стремился угадать смысл сказанных ею слов. Нынешней ночью разобрался и смутился, будто подслушал чужие мысли. Теперь боялся, как бы девушка не узнала, что он понимает ее нежные признания.
Женевьева преобразилась. Она истосковалась по независимости, ей надоело выглядывать из чужих рук. А здесь, хоть на время, видимость самостоятельности, отрешенности от враждебного мира. Тут своя квартира, ее мальчики, которым, как она догадалась, осточертели бесконечные заботы, и они будут рады от них избавиться. Пока Сергей и Костя чистили оружие, прошла по комнатам, распределила, где будут спать ее друзья, а где она себе устроит будуар. На кухне обшарила полки и ящики стола, буфета, чуланчика, отыскала массу полезных в хозяйстве вещей и немало продуктов.
Обрадовалась находкам, но тут же застыла, бессильно опустив руки. Кому бы поверила два года назад, что когда-нибудь начнет хозяйничать в чужом доме среди чужих людей. Ведь с детства Женевьева привыкла уважать чужую собственность. Но прошло два года!.. Двадцать четыре месяца!.. Семьсот тридцать дней!.. И каких дней! Тогда она обмирала при виде порезанного пальца, а прошлой ночью нечаянно ступила в темную вязкую лужу и пошла, оставляя на светлом полу кровавые следы. Ее даже не качнуло. Жаль, очень жаль ей той давней простодушной девчушки, что целую ночь безутешно рыдала когда-то над выпавшим из гнезда птенчиком...
Смахнула с ресницы слезу и направилась в кабинет, обставленный с деловой скромностью. Громоздкий письменный стол, книжный шкаф во всю стену, обшитый кожей диван, полдесятка жестких стульев, конторка у окна и портрет Гитлера в простенке. Постояла, приглядываясь, улыбнулась, вспомнив невинные проделки отца, над которыми, втайне от него, посмеивалась мать. Похоже, что и здесь не все чисто. Повела взглядом по книжным рядам, приметила еле заметный выступ. Потянула на себя, и дверца потайного бара легко отошла. Заглянула ,в его глубину и расцвела, узнав французские этикетки на бутылках.
— Мальчики, сюда! Прибежали встревоженные парни и ошеломленно замерли. Сергей
опомнился, полез в затылок:
— Чертов буржуй, куда шнапс затырил? Днем с огнем не найдешь.
— Вот гад! — удивился и вознегодовал Костя. — Бутылки корешками книг замаскировал.
— Мы тогда чуть не околели, а горючее рядом...
Женевьева занялась приготовлением обеда, а парни, смазав оружие, расселись на диване.
— Сережка, — повернулся Лисовский к другу, — может, опись драгоценностей, что лежат в портфеле, составим?
— Ха-ха-ха! — раскатился Груздев. — Колхозной печатью заверим и в сберкассу сдадим!
— Тебе хаханьки, а я всерьез. Это же государственные ценности, нам их сдавать придется!
— Нервный ты, Костя, — добродушно отозвался Сергей. — Неси портфель, составим акт сдачи без приемки.
Он булавкой открыл замочек, шыркнул молнией и высыпал драгоценности на стол. Пересчитали слитки.
— Обалдеешь! — озадаченно проговорил Груздев. — Одного золотишка на полпуда потянет. А там чё, кольца?.. Ишь, шерамыжник, на картонки укрепил, не поленился прорези сделать!
— Какое богатство! — растерянно застыла над грудой золота и денег подошедшая из кухни Женевьева. — О-о, перстни! — схватила картонки и кинулась к окну, где сквозь узкую щель в завале пробивался тягучий серый лучик. — Тут ничего не видно! — разочарованно воскликнула она.
— Иди сюда, Женька, — позвал Сергей и включил фонарик. Девушка поднесла к его лучу перстни, и камни заиграли, будто в комнате летняя радуга вспыхнула. Глубоким, ровным красным пламенем светились рубины, зеленые вспышки источали прозрачные изумруды, ослепительно горели бриллианты, тончайшими оттенками переливались аметисты и бериллы...
— Сказка! Волшебная сказка Шарля Перро! — вздохнула француженка й бережно положила драгоценности, вспомнив, зачем пришла: —Кушать подано, мсье!
— Нравится? Выбери колечко получше и носи на здоровье,— предложил Сергей и протянул картонку.
— Возьми себе на память лучшее, — перевел Костя.
— Мне?! — поразилась девушка, но, помедлив, покачала головой. — Если бы я не знала, откуда перстни... Мне совесть спать не даст... Спасибо! Кушать, кушать... Мясо уже остыло, — и опрометью бросилась на кухню.
Ели с аппетитом, подгонять не приходилось. После нерадостного вчерашнего ужина и сегодняшнего соленого гороха крошки во рту не было. Сергей, уплетая копченый окорок, вдруг со вздохом вспомнил:
— Пирожков бы с осердием, да прямо со сковородки... Мать зимами, когда скотину резали, по утрам пекла. В избе запах, аж слюна вожжой. В печи огонь гудит, дрова потрескивают, окна и стены насквозь прокуржавели, а на полатях теплынь. Голову свесишь и слушаешь, как пирожки на сковородке шкварчат...
— А моя мама оладьями баловала. Себе со сметаной, а мне и сестренке с растопленным маслом. Отец гречишные блины любит, чтоб толстые, ноздреватые, ореховым маслом пропитанные...
Лица у парней опечаленно-задумчивые. Женевьева смотрела и не понимала, почему у них настроение изменилось.
— Попробуйте «Бон», — предложила она и подняла бутылку,-французское красное вино.
— Плесни нам лучше коньяку, Женька! Костя выпил, закусил и неожиданно спросил:
— Ты веришь, что нам удастся отсюда выбраться?
Груздев помолчал, потыкал вилкой в застывшее консервированное мясо, допил коньяк. Поморщился от неприятного запаха и с расстановкой проговорил:
— На Ленинградском фронте в нашей эскадрилье старшина Густо-месов служил. Всегда со своим присловьем выскакивал, мол, всех баб не перелюбишь, а стремиться надо... И нам, — голос окреп, зазвенел, — душа винтом, на карачках, живыми, мертвыми, а до своих нужно добраться... Не в укор тебе, Костя, нужда заставляет... Кончай со своим мягкосердием. Меня сомнут, тебе туго придется. Тебе ли, мне, а золотишко к нашим надо пронести. Понял?! И еще прошу тебя. Увидишь, крутят меня фрицы, не жалей, стреляй беспощадно, до самой смерти. И Женьку не щади, и сам живым не давайся. И я вас на муки не отдам...
Услышав свое имя, Женевьева насторожилась. Не выдержала и с обидой спросила:
— Мужской разговор, да? А мне никакого внимания?
— Прости, Женевьева, — спохватился Лисовский. — Спасибо за вкусный обед... Обдумываем, как лучше из Рура выбраться.
— Обдумывайте! — разрешила она и зевнула. Разлила теплый кофе по чашечкам, добавила коньяк. Пейте, мальчики, а я посплю.
Лисовский подавил невольный вздох. Незачем Женевьеве знать об их разговоре. Пока она с ними, крови и смертей успела за глаза понаглядеться, пусть хоть сейчас не ведает, какие опасности их впереди подстерегают.
Девушка прибрала посуду и улеглась спать. Парни, борясь с дремотой, пересчитали слитки золота, перстни и кольца, деньги, сложили в портфель. Перебрались в кабинет хозяина квартиры, чтобы не разбудить Женевьеву разговором.
— Куда Женька сигары подевала? — подосадовал Сергей. — И будить деваху неохота. Придется «юну» курить...
— Шальное богатство нам привалило, — начал Костя, но Груздев нетерпеливо его перебил:
— Не забивай им голову! Кому богатство, а нам морока... Бумажки лучше посмотри, што я у гестаповца из кармана выгреб.
Лисовский вытащил из записной книжки вчетверо сложенный листок плотной бумаги и развернул. В левом верхнем углу орел со свастикой, пониже напечатано: «Служба безопасности». С трудом разбирая торопливую скоропись, прочитал до конца карандашные заметки и попросил у Груздева зажигалку. Поджег бумажку, подождал, пока она полностью сгорит, уронил на пол, а пепел растер подошвой сапога.