Сергей, отрицая, мотнул головой. Вылезли из «форда» и попали под редкий дождь. Декабрь, а на земле — ни снежинки. Мокрый асфальт черным блестящим зеркалом отражает низкие грязно-серые тучи.
— Мерзкий климат! — с отвращением заметил американец. — Сам я с Дальнего Запада, не привык к сырой погоде. В нашем краю от жары мозги плавятся, а от морозов земля трескается.
Парень обвел взглядом площадь и ненадолго залюбовался ее одухотворенной красотой. Сергею понравились своим изяществом нарядные фасады древних зданий с позолоченными статуями святых, остроконечные башни, устремленные в хмурое небо, узорчатые карнизы, колонны, балконы и ниши, двери с замысловатой резьбой, удивили многочисленные подъезды с каменными ступенями лестниц. И внезапно кольнула мысль, что может совсем недавно, даже сегодня, площадью проходила Женевьева.
— Пройдем, Гюнтер, к «Дому короля», — взял американец Сергея под руку и перешел с ним через площадь к элегантному, словно сотканному из тончайших каменных кружев, зданию. — Он древнее ратуши, держится на десяти колоннах...
Бронзовые украшения фасада, легкие изящные колонны, поддерживающие здание, и полные света галереи, протянувшиеся вдоль дворца, тончайшая кружевная лепка из камня, ажурные, будто выточенные из слоновой кости, башенки, впечатляли своей воздушностью и парадной театральностью. Сергей скользнул по ним равнодушным взглядом, вполуха слушая майора. Дворец графов Брабанта... Дом корабельщиков... Дом стрелков из лука... Памятники-бюсты Виктора Гюго и Жан-Жака Руссо...
— Ты циник, Гюнтер, если тебя не тронула эта красота, — недовольно выговаривал парню майор, когда они садились в машину. — Прикоснешься к древним камням и чувствуешь себя сопричастным к истории. Здесь она начиналась с победы простолюдинов над французскими рыцарями... Ты меня слушаешь, Гюнтер?
Груздев неопределенно кивнул. Он устал от готики, городской суетни, мокреди и своего спутника. Будь его воля, вернулся бы на виллу.
Неподалеку от перекрестия Рю де л'Етюв и Рю дю Шен майор остановил «форд» и потянул Сергея за собой к толпе гогочущих американских солдат. Парень поморщился от громогласного хохота, протолкался к метровой статуе, глянул, обомлел от неожиданности и невольно заулыбался во весь рот. Перед ним в нише стоял голенький малыш и, выпятив толстый животик, пускал на зрителей тонкую струйку.
Сергей от души смеялся и у него даже от сердца отлегло: не таким чужим и город стал казаться. Надо же! Среди чопорных домов, закутанных в непонятные одежки, неподалеку от статуэток девы Марии и разных святых, вдруг появился пацаненок, похожий на младшего братишку, и бесстрашно писает. Плевать хотел он на хмурые лица, что ему Европа, когда у него неотложное дело!
Гарри стоял рядом и радовался, что пронял угрюмого Гюнтера, нашел слабинку в его душе. И он сентиментален, но прячет свою чувствительность под толстой броней скепсиса. Сторн уж отчаялся чем-то ее пробить, но, оказывается, и к этому немцу можно подобрать ключик.
— Манекен Пис был дважды похищен, французами и англичанами,— ловя отсвет задумчивой Сергеевой улыбки, сообщил американец, когда отъехал от фонтанчика. — Французский король Людовик пожаловал ему орден, Наполеон опоясал трехцветным шарфом. Манекеном любовался русский царь Петр... — он взглянул на часы и заявил: — Пришло время обеда.
Из тесной улочки выбрались на широкий бульвар и Сергей удивился его пустынности. На мостовой ни одной машины, зато у обочины, на тротуарах теснились людские толпы. Не успели и квартала проехать, как сзади требовательно взвыла сирена. На огромной скорости лимузин обогнал открытый «джип». На ходу с машины выпрыгнули рослые парни в форме цвета хаки, белых стальных шлемах и голубых нарукавных повязках с крупными четкими буквами «МР». Передний, сержант, рванул дверцу «форда», чуть не за шиворот стащил майора с сидения, поставил перед собой и ткнул под ребра концом толстой дубинки. Выволокли из машины и Сергея. Сторн разорался на полицейских, несколько раз повторил слово «си-ай-си», отвернул лацкан пиджака, показал жетон и достал из кармана удостоверение. Сержант его прочитал, небрежно козырнул и направился с подчиненными к «джипу».
Майор смущенно отвел глаза от вопрошающего взгляда Сергея, поправил куртку, отряхнул и нахлобучил на голову сбитую на землю шляпу, зло проговорил:
— Садись, надо убраться с проклятой магистрали. Должны проехать важные боссы.
Съехали в узенькую улицу, а позади завыли сирены. Сергей оглянулся и увидел, как по бульвару стремительной стаей пронеслась кавалькада блестящих длинных лимузинов, окруженная полицейскими «виллисами», «джипами» и мотоциклистами.
— В Маастрихте встречались Эйзенхауэр, Теддер, Монтгомери и Брэдли, - пояснил успокоившийся американец и не преминул кольнуть своего спутника. — Теперь джерри конец! Союзники нанесут последний удар, и рейх падет, как спелая груша с ветки...
Обедали в ресторане, огромный зал которого заполняли американцы, англичане и канадцы, штатских почти не было. Сторна не хотели пускать, он опять разозлился, вызвал метрдотеля и показал документы. Тот рассыпался в извинениях и провел посетителей к столику у самой эстрады. Майор бесился от перенесенных при немце унижений, а Сергей, посмеиваясь в душе над уязвленным самолюбием Гарри, сохранял на лице каменную невозмутимость. Сторн мельком глянул на меню, заказал блюда подошедшему официанту.
— Американцев разбаловали демократией, — разразился он длинной тирадой, — Гитлер тем и хорош, что четко определил место каждого немца в своей иерархии. Не будь дурацких концлагерей, свинских убийств, знай он свое место в мире, с ним можно было бы легко найти общий язык. Мы и хотим спасти лучшее, что зародилось в вашем рейхе, чтобы подправить демократию в Штатах. Третий день бьюсь, а вы не хотите меня понять...
Перед едой выпили по стакану апельсинового сока. Сергей кое-как его одолел, с тоской подумав, что и суп опять подадут сладкий...
— Пора, — поднялся Сторн. — Мне еще предстоит длинный путь. Костю они застали в гостиной. Сидел у роскошного полированного радиоприемника и сосредоточенно слушал органную музыку. Уютом и миром дышала комната. Не думалось, что за окном хлещет жесткий ветер, барабаня по стеклам дождем со снегом.
— Я рад, что вы поднялись, Герберт, — проговорил американец, — но медицину необходимо уважать!
— Док разрешил мне сидеть и даже совершать ежедневные небольшие моционы на свежем воздухе.
— О'кей, — развалился Сторн в глубоком кресле. — У меня к вам небольшой разговор. На три дня я уезжаю в Париж. Мне будет приятно по возвращении узнать, что вы готовы к серьезной беседе... Сядь, Гюнтер, не мелькай перед глазами, лучше закури.
Гарри затянулся со смаком, кольцами пустил дым к потолку и веско заметил:
— Должен вас предупредить, филантропией мы не занимаемся. Накладно и бесполезно! Впрочем, и немцы рационалисты по своей природе... Не из-за любви к обиженным и обездоленным вытащил я вас из лагерной дыры, — он пытливо вгляделся в настороженные, замкнутые лица парней. — Но перед нашей беседой я хотел бы получить ответ на некоторые неясные для меня вопросы...
Сторн разлил виски, по привычке плеснул себе на донышко лафитника, замер в нерешительности и долил до половины. Улыбнулся белозубо и проговорил:
— Гюнтер приучит меня пить спиртное без содовой. Недаром французы говорят, что вода портит вино так же, как повозка дорогу, а женщина мужскую душу, — отхлебнул виски и согнал с лица улыбку. — Прежде чем задать вопросы, раскрою свои карты. Не люблю блефовать. В гитлерюгенде о вас сложилось мнение как о решительных и жестких парнях. Вас считали неплохими офицерами связи при штабе. Известно мне и о вашем участии в подавлении Варшавского восстания, пребывании в польском плену, бегстве, гибели вместе со штандартенфюрером Паулем Бломертом и его штабом при возвращении в Берлин. Посчастливилось мне и прочесть некролог о безвременно погибших братьях Зоммерах... Все это страшно интересно и любопытно, но дальше ваши следы обрываются. Можно предположить, что вы и впрямь погибли. Но тот эсэсовец, которого в лагере придушили ваши приспешники, сразу вас опознал. Сошлись и номера ваших орденов. Следовательно, вы уцелели в Берлине — Герберт и Гюнтер Зоммеры...