— И франки, и фунты, и доллары, — похлопал Лисовский по отдувшейся на груди куртке.
Проводником оказался толстенький, похожий на дядюшку Андре, мсье Жан. Он колобком вкатился в гостиную, с любопытством оглядел парней.
— Ты еще усы не отпустил? — рассмеялся Андре.
— Когда американцы из Брюсселя уйдут, тогда и усы отращу.
— Перед высадкой в Нормандии, — пояснил хозяин, — союзники передали партизанам по радио условный сигнал: «У Жана длинные усы». Наутро наш Жан сбрил свои, обиделся.
— Не позволю на себе спекулировать, — пошутил Жан и посерьезнел. — Пора ехать. По утрам американцы крепко спят с похмелья.
На дорогу выпили по рюмочке кальвадоса, распрощались. Обошлось без слез. Женевьева, в накинутой на плечи шали, проводила парней сухими глазами на обескровленном лице. Обняла Сергея, прошептала на ухо:
— Я тебя буду ждать, мой милый! Клянусь спасением своей души, до самой смерти буду ждать! У меня больше никогда и никого не будет!
Поцеловала Костю, попросила:
— Серьожку обереги от опасности! Ведь он отчаянный храбрец!
Машиной оказался кособокий драндулет, слепленный из частей разбитых немецких автомобилей. Костя устроился рядом с Жаном, а Сергей поместился на заднем сидении. Оглянулся, Женевьева стоит у ворот, перебирая пальцами бахрому шали, чуть в стороне тетушка Ирэн с белым платочком в руке и насупленный дядюшка Андре. Поворот, и гостеприимный дом исчез. Тоскою сжало сердце, и Сергей печально подумал, что вряд ли удастся еще переступить его порог, подняться по крутой винтовой лестнице в мезонин.
Зарядил дождь. В мутных лужах вспыхивают и гаснут отражения огней, через размазанные водяные потеки на ветровом стекле серыми тенями проглядывает предрассветная улица с мокрыми встречными машинами, черными от влаги стенами домов, с бумажными лохмотьями афиш на тумбах, провисшими полотнищами приветственных плакатов между столбов.
— И живут же люди! — знобко поежился Сергей. — Ни зима, ни осень, а хреновина одна. Я здесь и года бы не выдержал.
— О чем говорит твой приятель? — прислушивался к незнакомой речи Жан.
— Он удивляется вашей зиме, — ответил Костя. — Там, откуда мы родом, в декабре морозы за пятьдесят градусов по Цельсию, снег вровень с крышами домов.
— О-ля-ля! Где этот ледяной погреб находится?
— В Сибири.
— В Сибири?! — изумленно взглянул на Лисовского водитель. — О-ля-ля! Твоему приятелю и впрямь есть чему удивляться! Сибирь...
— А мы скучаем по Сибири и удивляемся, как вы переносите эту мерзкую зиму.
— О-ля-ля! — растерянно произнес Жан и вдруг засветился понимающей улыбкой. — В нашем отряде воевал русский парень Мишель, и он тоже сильно тосковал по родине. Перецеловал все березы, когда впервые попал в Арденнский лес... Год назад погиб. Взрывал эшелон с немцами и сам подорвался.
У Жана обветренное, с бороздами-морщинами лицо, живые карие глаза, обвислый крючковатый нос, ровные желтоватые зубы. С машиной управляется играючи. Драндулет с виду неказист, а мотор сильный.
— С времен оккупации автомобиль, — усмехнулся бельгиец на Костин вопрос. — Боши чистоплюи, глянут на машину и поморщатся. А подпольщиков она крепко выручала.
Монах в длиннополой рясе и вогнутой шляпе пересек мостовую чуть не перед самым радиатором. Жан резко затормозил. Костя стукнулся лбом о ветровое стекло, задремавший Сергей еле удержался на сидении.
— Пути не будет. Тьфу, чернолобый! — выругался огорченный бельгиец и развернул драндулет в другую сторону. — Придется ехать в объезд!
Костя беззвучно хохотал, а Груздев ничего не понял спросонок и недоуменно таращился в редеющий полумрак. Лисовский дорогой пытливо посматривал по сторонам, опасаясь нарядов военной полиции, армейских патрулей, контрольно-пропускных пунктов. Своей тревогой поделился с Жаном, тот пожал плечами:
— Американцы себя победителями чувствуют. Боши почти без боев отсюда ушли, вот те и носятся, как хмельные петухи. О-ля-ля!
Потянулись пригороды, многоэтажные дома сменились небольшими зданиями среди деревьев. Миновали промышленный пояс Брюсселя, бесконечную скучную равнину под низким небом. В нерадостных ее пейзажах было нечто щемящее русскую душу.
За промышленной зоной пейзаж сменился, повеселел. Дорога бежала мимо полей, зеленеющих всходами озимых, деревушек, дремлющих под черепичными крышами, с узенькими улочками и остроконечными башенками сельских церквушек. Мелькали перелески с белоствольными березами, рядами пирамидальных тополей, непродиристыми кустарниками. Жан сосал сигарету и негромко мурлыкал под нос, Косте понравилась мелодия.
— Что вы поете?
— О-ля-ля! Наш народный гимн «Плоская страна», — удивился вопросу бельгиец. — Пусть ее волны свирепые бьют, пусть ее ветры мне спать не дают, пусть ливень стеною встал у окна, она моя — плоская страна!..
Сергей крепко спал под убаюкивающий монотонный шум мотора и неторопливый разговор своих спутников. Проснулся на выезде из небольшого городка. Потянулся, едва не своротив ногами переднее сидение, протяжно зевнул и лениво спросил:
— Далеко добрались?
— Миновали город Марш.
— Чё-ё-ё?
— Город Марш проехали.
— А-а-а...
Лисовский усмехнулся. Земляк вечером сам следил по карте за маршрутом, который предложил дядюшка Андре, даже пальцем прошелся по тонкой ниточке дороги, а, видать, забыл бельгийские названия.
— Глянь, снег хлопьями! — радостно воскликнул Сергей. — И горы показались...
— Арденны начинаются! — с гордостью сообщил Жан.
Позади остались затканные густыми снежными прядями прямые линии равнины, ее геометрическая упорядоченность, ровные квадраты полей, выстроенные шеренгами серебристые тополя, шахматные посадки яблонь. Живописная предгорная зона поражала величием, красотой, какой-то сдержанной, элегантной дикостью. Равнину дорога пересекала прямо, словно по линейке, а здесь закружила на поворотах, одолевая подъемы, подчиняясь изгибам капризно вихляющей речки с круто изрезанными берегами, бежит по самому ее краю, прижимаясь к резко обрубленным откосам.
— Не мешало бы перекусить, — подал голос Сергей. — Утром ели без охотки, а счас подсасывает.
— В Бастони пообедаем, — пообещал Жан. — У меня от хронического недоедания вот-вот штаны свалятся, — и он густо захохотал.
Бельгиец сбавил скорость и не сводил глаз с дороги. Машину на поворотах заносило, старенькие шины скользили по снегу. А он шел все гуще, пушистее, и Сергею померещилось, что автомобиль пробивает бесконечную рыхлую стену.
— Бастонь! — проговорил Жан и встревоженно добавил: — О-ля-ля, сколько боярышниц налетело! А нас торжественная встреча не устраивает, обойдемся и без почетного караула.
— Что за боярышницы? — поинтересовался Костя.
— Американских полицейских за форму прозвали боярышницами... Смотрите, танки!.. Город снова оккупирован?! Кажется, наш обед по цензурным соображениям отменяется.
Танки и бронетранспортеры заполнили улицы и переулки, между ними сновали юркие «джипы» и «виллисы». По-мальчишески присвистнув, Жан, ловко лавируя, свернул в тесный переулок, решив кружным путем выбраться из города. Он вел машину глухими улочками мимо одно- и полутораэтажных домов с итальянскими окнами — внизу широкими, выше узкими, сосредоточенный и встревоженный. Заметил похожую на жестяный флажок вывеску булочника, остановился и, ни слова не говоря, выскочил из кабины и кинулся в дверь. Сергей и Костя недоуменно посмотрели друг на друга, не понимая, чем вызвана суетливость бельгийца, его нервозность.
— Сколько хлопот мы людям приносим, — задумчиво проговорил Костя. — С кем встретимся, тому лишние заботы и опасности доставляем.
— Волки в стае и то друг друга держатся, — отозвался Груздев.
Вернулся помрачневший Жан, зло затарахтел стартером, а когда мотор завелся, выругался.
— Я знал, встреча с черным монахом не к добру!
— Что случилось, Жан?
— Американцы на отдых свои части с фронта отводят и всю дорогу войсками и техникой забили. Нам придется сделать большой крюк по разбитым дорогам...