— О-о, самым положительным образом! Когда американцы кормили нас сладкой баландой, Сережка вспоминал о вашей картошке с селедкой.
— Вам удалось попасть к североамериканцам? — удивленно застыл полковник у плиты.
— Попасть-то попали, да еле ноги унесли, — помрачнел Лисовский. — Приняли нас за настоящих эсэсовцев и хотели перекупить, в свою разведку завербовать!
— Торгаши! — безапелляционно подтвердил хозяин. — Самое гнусное в человеке — торгашество. Недаром Христос изгнал из храма торгашей и менял... А вы повзрослели, посуровели, закаленными солдатами стали... Как вы к американцам выбрались?
Костя без подробностей рассказал полковнику о тернистом пути из Берлина к Льежу. Тот стоял, полузакрыв глаза, и парень с печалью заметил, как исхудал и постарел Бахов. На лице прорезались новые морщины, на подбородке и щеках отросла густая седая щетина, мелкими складками посеклась кожа на шее. Выслушав, вытянулся и командирским басом рявкнул:
— Примите благодарность, товарищ лейтенант, от старого русского офицера за доблестное несение воинской службы!.. Какие же вы молодцы! — расслабился он, — Да никакой германец вас не победит!
- Спасибо! - растроганно поблагодарил Лисовский. Давно он не слышал доброго слова, да еще сказанного по-русски. Полковник прислушался к глухим ударам топора во дворе и забеспокоился:
— Сергей-то Михайлович разошелся! Навязал ему работу, он и рад стараться. И без рубки, поди, устал за день-то.
— Ничего, пусть разомнется, весь день в машине провели, — рассмеялся Костя, но спохватился: — Как бы рана на ладони не разошлась?
— Откуда рана-то взялась? — узнав о схватке в школе диверсантов, полковник взволнованно проговорил: — Я и в прошлый раз уверился, что вас не забывают в молитвах. Само провидение вашу жизнь охраняет! Ты, Костенька, должен быть счастлив, имея такого преданного друга.
Груздев ногой распахнул дверь, ввалился в кухню с огромной охапкой дров и с грохотом обрушил их на пол.
— Отвык от топора, — признался он, — пока рубил, упарился как лошадь в упряжи. А ничё, размялся... Подожди, подожди, дядя Саша, дай я печь растоплю...
— Перед лицом седого восстань и почти лице старчо, — растрогался Бахов. — Спасибо, Сергей Михайлович, что чтишь старинные заветы. На них и мораль, и жизнь человеческая держатся... О, блоклейтера нечистая сила несет! — воскликнул он и растерянно посмотрел на своих гостей. — Мне-то все равно, а вам...
— Успокойтесь, Александр Мардарьевич, — сказал Костя, — мы — легальные...
— Пройдите в залу, — засуетился полковник. — Застанет на кухне, невесть что подумает.
Зазвенел звонок, хозяин перекрестился и поспешил к двери. Пузатый,упитанный немец от порога выкинул руку в фашистском приветствии.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — лениво отмахнулся Лисовский и в упор уставился на квартального уполномоченного нацистской партии. — Что вас сюда привело?
Тот заметно сник и с опаской покосился на развалившегося в кресле Сергея, с безразличным видом наблюдавшего за ним.
— Я обязан знать, кто и к кому приезжает...
Костя вплотную подошел к нему, показал жетон службы безопасности и строго спросил:
— Почему не защищаете фатерлянд в фольксштурме?
— У меня плоскостопие...
— Симулянт? — и раздраженно скомандовал: — Смирно! Кругом! Шагом марш!
Блоклейтер дрессированно выполнил приказание, ухитрившись дважды щелкнуть каблуками. Когда за ним захлопнулась дверь, хозяин изумленно уставился на Лисовского.
— Хват, парень! — и поразмыслив, посоветовал: - Не увлекайтесь, Константин Стефанович, люди себя на дурном теряют.
— Он прав, дядя Саша, — вступился за друга Сергей. — Этому типу по-доброму не объяснишь, цепляться, как репей, начнет. А Костя цыкнул, и он все понял.
— Как вы повзрослели! Я добрый десяток лет живу среди германцев и не умею разговаривать с ними в подобном тоне.
— Не я с ним разговаривал, а мундир, — сконфуженно проговорил Лисовский, — Язык эсэсовского мундира и офицерских погон немцы без перевода понимают.
— Я не в укор, а по-отцовски предостерег... Пойдем, Сереженька, хозяйничать, а Костя пусть Москву послушает...
— А вы не боитесь, что полиция заметит распломбированную шкалу?
— Э-э, мой друг, если всего бояться, то на белом свете жить не стоит! Да и устал я от страха, всю жизнь под пулями хожу... А в приемнике я хитрую загогулину приспособил, мастеру она под силу, у полицейского инспектора ума-разума на ее разгадку не хватит.
Сергей скинул мундир, засучил рукава рубашки, принялся щепать лучину. Аккуратно сложил ее в плиту, сверху приспособил дрова и поджег. Подождал, пока разгорится огонь, и захлопнул чугунную дверцу. Выпрямился и еле сдержал стон от внезапной боли в позвоночнике.
— Прострел? — участливо спросил полковник.
— В Бельгии, когда самолет в деревья врезался, спиной о перегородку стукнулся. В лагере ходил, будто палку проглотил.
То ли от дыма, густыми клубами повалившего из всех щелей печки, то ли от раскуренной трубки глаза Бахова подозрительно заблестели, и он поспешил переменить разговор.
— Хитрая у тебя сбруя для пистолета. Я давно мечтал о такой, да как-то случай не подвертывался ею владеть.
— С американца содрал. Он нас в свои шпионы блатовал...
— Говорит Москва! Говорит Москва! — донесся голос давнего знакомца Левитана. — От Советского Информбюро...
Сергей мигом подхватился и кинулся на голос, а Бахов напутствовал:
— Послушай, послушай, Сереженька. В кои веки родную Москву услышите!
— ...С выходом советских войск на Одер и захватом на его западном берегу плацдармов войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов завершили Висло-Одерскую операцию, — голос диктора звучал приподнято и взволнованно. — В ходе операции нашими войсками полностью уничтожено 35 дивизий противника, а еще 25 дивизий потеряли от 50 до 70 процентов личного состава. Гитлеровское командование вынуждено было прекратить наступление на западе и перебросить на восточный фронт более двадцати дивизий...
— Сподобил господь бог дожить до светлого праздника! — истово перекрестился полковник. — Мне отмщение, и аз воздам... Шестьдесят верст осталось пройти русским воинам до гадючьего гнезда!
— Боже, картошка-то выкипела, — спохватился Бахов и поспешил на кухню. — Совсем забыл, старый дурень! Оно и не мудрено потерять голову от великой радости!
Сергей поискал взглядом пепельницу, не нашел и стряхнул серый столбик с конца сигареты в подцветочник. Лисовский осуждающе на него посмотрел, но тот беспечно отозвался:
— Ничё, потом вытряхну, какие мои годы. Вон и дядя Саша трубку на пол выбивает.
— Оба хороши, — проворчал Костя.
— Прошу откушать, чем бог порадовал, — пригласил хозяин. — Не велики мои достатки, но с вашими харчами обед получился приличный.
В эмалированной чашке дымилась картошка в мундирах, в тарелке — крупно искромсанная селедка, глубокую сковороду переполняло разогретое консервированное мясо, в сухарнице — три ломтика черного хлеба и горка галет. Полковник радостно потер руки, откупорил бутылку со шнапсом и бережно разлил но граненым стаканчикам. Поднялся за столом, громоздкий, сутуловатый, и приподнято провозгласил:
— Мой тост, молодые люди, за блистательные победы русского оружия!
Стоя выпил, внушительно крякнул и добавил:
— Дай бог и нам до великой победы дожить!
Сергей очистил картофелину, обмакнул в блюдечко с растительным маслом и солью, откусил, разжевал и зажмурился от блаженства.
— Вкуснотища, кто понимает!
— Выпьем еще по чарочке, — предложил хозяин. — Ноне спешить нам вроде не к чему, блоклейтер больше не заглянет. По русскому обычаю посидим вечерок, по душам поболтаем.
— Знаете, Александр Мардарьевич, — поднял стопку Костя, — выпьемте за светлую память лесника Георга и нашего общего друга Эриха...
— Чего ты, что, ты, родной! — всполошился Бахов. - Зачем живого человека в поминальник записывать?
— Живой! — парни обрадованно уставились на полковника.