— Из концентрационного лагеря Заксенхаузен. Ему грозит гибель.
— И вы не побоялись признаться мне, германскому офицеру...
— Отто, пора от слов переходить к делу, — спокойно сказал Лисовский. — Я раскрылся не перед гитлеровским офицером, а честным немцем, которому с нацистами не по пути. Ты печалишься о будущем Германии, а человек, о спасении которого идет речь, посвятил ему жизнь. И мы обязаны его спасти. Иначе сегодняшнее может повториться и в будущем! Ты меня понял, Отто?
Тот молча налил из бутылки, подержал стакан в руке, но резким движением поставил его на стол.
— Серьезные разговоры обычно ведутся на трезвую голову... Твое признание, Герберт, для меня полная неожиданность. Никогда бы не подумал, что вы способны на активные наказуемые действия...
Он сгорбился, оперся локтем на колено, а подбородок утопил в ладони, забыв о дымящейся сигарете в пепельнице. Костя смотрел на его ровный пробор в волосах и мучился запоздалым сожалением, что в открытую, без подготовки, пошел на опасную откровенность. Но в голосе Отто парень явственно уловил неприкрытую ненависть, когда тот рассказывал о юбилейной бомбардировке Берлина и пиршестве в подземном фюрербункере. Неужели он ошибся, а Занднер способен только на кукиш в кармане?
А Сергей безостановочно, как маятник, шагал из угла в угол. Раздумья Отто он считал естественными и не пытался в них разобраться. Если тот согласится с ними действовать заодно, лучшего компаньона и желать не надо, а попрет поперек жилы...
— Я вам верю, — поднял голову Занднер. Голос тусклый, в глазах сплошная мука. Через многое ему пришлось преступить, чтобы произнести эти слова. — Учтите, в Ораниенбурге находится управление Д, которое ведает концлагерями, а Заксенхаузен под боком...
С парней словно тяжкий груз свалился. На Костин о лицо вернулся румянец, и он глубоко вздохнул, будто долго задерживал дыхание, а Сергей разлил по стаканам водку и первым выпил.
— Если потребуется моя помощь, я готов, — ожил и ободрился от принятого решения Отто.
— Проездные документы оформи, да горючим обеспечь, — попросил Лисовский и взглянул на часы. — Пора обедать.
— Герберт, — при выходе сказал Занднер, — ты когда-нибудь о себе расскажешь?
— Расскажу, Отто, но не сейчас. Один наш хороший знакомый придерживается золотого правила: чем меньше знаешь, тем меньше тебя ожидает неприятностей.
— Да, — задумчиво промолвил Отто, — правило и впрямь золотое... Нашу суть земную лишь бог дополнить может.
В столовой кормили неважно, приходилось дополнять обеды и ужины консервами или переплачивать в офицерском ресторанчике. И на этот раз подали жидкий суп с гренками, говяжий гуляш с картофелем и фасолью, кофе с молоком. Перед едой выпили по кружке пива. Быстро поели и вышли.
— Через час вернусь с машиной, — пообещал Отто и уехал на "опеле".
— Как бы он гестаповцев с собой не прихватил? — высказался Костя.
— Не должон, — убежденно проговорил Сергей. — По глазам вижу — не должон! Ошарашил ты его малость, но мужик он крепкий, очухается.
Отто сдержал слово. Загнал машину в укрытие, сменил номерной знак. На недоуменный взгляд Груздева ответил:
— Прежний «хорьх» угодил под бомбежку, а номерной знак я сохранил. Он присвоен службе безопасности. Машину могут остановить для проверки только в крайнем случае... Успеха вам и безопасности!
Минут через тридцать с проселочной дороги парни выбрались на кольцевую магистраль, и Лисовский погнал машину по накатанной бетонке. Сразу почувствовалось, что Берлин становится фронтовым городом. За каких-то две недели его обличье изменилось. На шоссе рядами теснились «тигры», «леопарды», «королевские тигры», самоходные зенитные установки, штурмовые орудия, бронетранспортеры, грузовики с солдатами. Двигалась техника настолько плотно, что сквозь порядки бронированных чудовищ с трудом пробивались офицерские машины и мотоциклы фельдъегерской связи. Костя, умело лавируя, обгонял колонны фольксштурмистов, гренадеров, пехотинцев.
— Красотища!
— Очумел! — сердито отозвался Лисовский, — Эта красотища для наших предназначается, а ты радуешься.
— Извини-подвинься, милай, — насупился Груздев. — Я радуюсь, что под Берлином заварилась кутерьма. Тогда, в первый раз, когда мы здесь были, фронт за пятьсот верст стоял, а теперь фрицы, как блохи от полыни, в своих родным местах прыгают.
Он с досадой покосился на тучи. Их будто веревочкой привязали, чтоб землю пониже прикрыли. Прояснись небо, с немцев беззаботность словно ветром сдует, поопасятся днем передвигаться, ночами будут вынуждены перебрасывать боевую технику и живую силу. А Костя в малейшую щель норовит проскочить.
Подпольщики в деталях продумали план освобождения Эриха. Сергей сгоряча предложил чуть не пулеметом проложить Турбе путь на волю, но немец отрицательно качнул головой и сказал, что Заксенхаузен похож на крепость, охрана постоянно настороже, по-дурному пикнешь и не заметишь, как с жизнью расстанешься. Оказалось, подпольщики поддерживают регулярную связь с лагерным антифашистским комитетом, а командой электриков, где работает Эрих, руководит коммунист. После подстроенной аварии на подстанции, расположенной за внешней лагерной зоной, Турбу пошлют ее ремонтировать. Парни должны перехватить его вместе с конвоиром или двумя и освободить...
«Илы» свалились на дорогу из низких облаков. Передний танк резко затормозил, мигом откинулись крышки люков, в черных комбинезонах, как горошины из переспевшего стручка, высыпал экипаж и бросился в заснеженное поле. Костя едва не врезался в бронированную громаду и еле проскочил обочиной, крылом отбросив зазевавшегося танкиста.
— Остановимся? — растерялся Лисовский.
— Притормози! — рявкнул Сергей. — Поменяемся местами. От огня надо уходить!
На малом ходу пересели, Груздев выжал полный газ и помчался по шоссе, не слыша несущихся вслед проклятий, запоздалых выстрелов. Парень боялся, как бы сдуру не пальнули из танковой пушки. Расстояние небольшое, не промажут, а лавировать в этой сутолоке трудно, да и штурмовики висят над головой.
От прямого попадания в черно-оранжевом пламени скрылся «тигр», ярко вспыхнул транспортер, в кювет опрокинулось самоходное орудие. И рядом с лимузином по бетонке строчкой прошлась очередь крупнокалиберного пулемета, зернистыми каплями брызнула щебенка. Сергей, закусив губы, бросал машину из стороны в сторону, и она только чудом не переворачивалась от крутых зигзагов. Он знал повадки штурмовиков и старался скоростью и маневром предупредить действия летчика и бортстрелка.
Костя судорожно вцепился в поручень и незаметно для себя повторял порывистые Сережкины движения. Смертей за военные годы он нагляделся вдоволь и стал фаталистом, понимая, где кому суждено погибнуть, тот своего места и времени не обойдет и не объедет. Но сегодня они нужны Эриху! А тоска невольно сжимала Костину грудь. Видел краснозвездные птицы, слышал остервенелый рев их моторов, различал лица пилотов и стрелков за прозрачным плексигласом фонарей кабин...
Горели танки и грузовики, позади рвались снаряды в пылающих самоходках, поле усеяно лежащими немцами, и не поймешь, то ли пули и осколки их настигли, то ли пытаются спрятаться в снегу от горячего свинца. Победоносно рыча моторами, тройка «Илов» промчалась над разгромленным шоссе и исчезла в распластанных над макушками деревьев серых облаках. Ей вслед запоздало затявкала счетверенная зенитная установка.
— Садись, рули, — предложил Сергей, пытаясь отвлечь друга от печальных дум. — Да поспешай, время на исходе.
Дорога то стрелой пласталась по равнине, то врезалась в перекопанный оборонительными сооружениями редкий лес. Стороной обходила она деревеньки с одинаковыми двухэтажными домами под черепичными крышами, церковными шпилями в центре, добротными хозяйственными постройками.
— Долго нам ехать? — спросил Сергей.
— Вон бранденбургские сосны показались. Они вокруг Заксенхаузена растут. С дороги лагерь не увидишь, он деревьями укрыт.
Потянулась переметенная сугробами, изреженная вырубками роща. Впереди от бетонки круто ответвлялась накатанная дорога. Лисовский притормозил у поворота, прочитал надпись: «Стой! Без специального пропуска проезд и проход воспрещен! Ответственность по закону».