его мне.
— Скорцени в Вене?
— Да, у него встреча с гауляйтером фон Ширахом и обергруппенфюрером Вольфом, — Отто посмотрел на часы. — Пожалуй, пора и обедать.
Костя включил динамик и под музыку спросил Занднера:
— Здесь могут быть подслушивающие устройства?
Тот недоуменно посмотрел на него и досадливо поморщился:
— Вполне. И как я не подумал? Гостиница немецкая, а я распустил язык.
— Пойдем, прогуляемся перед обедом.
Отто сложил документы в портфель, оделся, и они втроем направились в недалекий пустынный парк. Шагая узкой дорожкой, Лисовский рассказал немцу о неожиданной встрече с американцем и его просьбе устроить свидание со Скорцени. Занднер уставился невидящим взглядом перед собой и внимательно слушал.
- Какая подлость! - с горечью выговорил он. — Я не верил слухам, что нацистские бонзы за спиной истекающего кровью народа спасают свои поганые шкуры. Боже мой, какая мерзость! Сколько моих друзей погибло, считая, что они спасают фатерлянд от большевистской тирании...
— Погибших не вернешь, о живых нужно думать!
— Ты прав, Герберт. Но и американцы, как видно, не лучше наших бонз, коли идут с ними на сговор... А о встрече с американцем и его предложении необходимо доложить Скорцени... Какая подлость, черт возьми!..
Едва поднялись из ресторана в номер, как зазвонил телефон. Занднер взял трубку:
— Да... да... да... Слушаюсь!
Положил трубку, сухо и четко проговорил:
— Выезжаем, приказано с вещами. У подъезда обершарфюрер Шмидт с машиной.
В густых сумерках долго петляли по затемненным венским улицам, посеребрённым всплывшим над крышами месяцем. Тротуары обезлюдели, только парные армейские и эсэсовские патрули настороженно вышагивают по мостовой. Осветят фонариками номерной знак замедлившей ход машины и уступают дорогу. В автомобиле вспыхивают и тускнеют позолотой сигареты Сергея и Отто, чуть освещен приборный щиток.
И вокзал затемнен. Лучик света нигде не пробивается, только светофоры разноцветьем сигналов дышат. Шмидт по перрону провел парней и Занднера к вагону. Эсэсовец, стоящий у двери, на миг ослепил фонариком - и посторонился. Поднялись в тамбур, прошли в свои купе. Сергея поместили с Костей, Отто — по соседству. Он поставил чемоданчик, разделся и вернулся к друзьям. Сидели молча. Стенки тонкие, даже тихий разговор можно подслушать. Вскоре в коридоре раздалась тяжелая поступь шагов, послышался властный голос Скорцени. Прозвучал отрывистый паровозный гудок, негромко скрипнули колеса, поплыли в вязкую тьму редкие фигуры на перроне.
— Поехали! — произнес Отто. — То ли навстречу смерти спешим, то ли от нее бежим.
— От смерти не убежишь, — возразил Костя, — с ней нужно противоборствовать.
Распахнув дверь, в купе стремительно шагнул Скорцени и ударился лбом о притолоку.
— О-о, дьявол!.. Всегда забываю о дверях. Сидите, сидите, — потирая ушибленное место, проговорил он. — О чем разговор?
— Я спросил Франца, — вскочил Занднер, — верит ли он в предопределенность человеческой судьбы...
— А ты ему что ответил, Франц?
— Нужно противоборствовать судьбе, оберштурмбаннфюрер, — вытянулся Костя, поняв, что Скорцени по привычке проверяет своих людей.
— Для противоборства нужна вера в силу внутреннего сопротивления человеческого духа, которая дается немногим, избранным...
— Оберштурмбаннфюрер, — обратился к нему Лисовский, — у нас с Фрицем к вам конфиденциальный разговор...
— Разговор! — рассердился Скорцени. — Разговоры, разговоры, а дела ни на пфенниг... Пошли!
Предусмотрительно склонил голову при выходе из купе, а у себя бросился на диван и раздраженно сказал:
— От бесконечных разговоров у меня болит голова. С кем ни встречусь, у всех на уме одни разговоры. Что у вас?
— В Вене произошла нечаянная встреча с капитаном, ранее майором си-ай-си. Тем самым, что пытался завербовать нас в Брюсселе...
— Сторн... Гарри Сторн, — припомнив, Скорцени насторожился. — Зачем вы ему понадобились? Почему не задержали?
— Задерживать опасно. Пришлось бы передать его в местное гестапо, а Сторн ищет встречи с вами...
— Со мной? — пытливо всмотрелся эсэсовец в парней. — Почему со мной?
— Не знаю. Зато он сообщил, что вы направляетесь в Италию...
— Что-о?! — вскочил Скорцени и за лацканы мундира притянул Лисовского к себе. — Откуда ему известен маршрут?
Костя решительно освободился из его рук, поправил галстук и холодно заметил:
— Это не метод доверительного разговора, оберштурмбаннфюрер... Мы даже при желании не могли ничего ему сообщить, сами не знали.
— Правда-а! — протянул эсэсовец. — Значит, американцы пронюхали!.. Кто предатель?
— Сторна пристрелить при встрече?
— Успеется. Я должен с ним встретиться. Назначьте встречу ровно через сутки, как увидитесь с ним. Иди, Франц, ты свободен. Садись, Фриц...
Скорцени нажал кнопку звонка, сухощавый эсэсовец, сопутствующий оберштурмбаннфюреру, внес пузатую бутылку и, как в Померании, бутерброды на подносе, тарелку с красной икрой.
— Ешь русскую икру, Фриц, пей русскую водку... Это все, что осталось после великой нашей победы. Пей, Фриц, живи настоящим, не думай о будущем. Будущее — наш враг...
Он разлил водку, стряхнул с бутерброда сардины на поднос и ложкой намазал икру на хлеб. Откусил, прожевал и в раздумье сказал: — Сейчас я уничтожил не менее полусотни будущих рыбин. И каких рыбин... Каждую весом чуть не в центнер. В рыбьем царстве этот факт не вызовет переполоха, там уважают право сильного на улучшение породы. В людском море уничтожение даже слабых, сорных этнических групп, портящих человеческую расу, вызывает крик демагогов и еврейских плутократов. Создаются тепличные условия для процветания лживых, ленивых, вырождающихся наций... Этот Сторн — стопроцентный ферфлюхте юде, — разгневался Скорцени. — Неужели тем, кто его послал, и в голову не пришло, что своим выбором они оскорбляют моё достоинство...
Сергей выпил водку, почувствовал знакомый вкус, к которому привык за два фронтовых года, повеселел, ощущая, как по телу разливается привычное тепло, и по примеру Скорцени намазал хлеб икрой.
Эсэсовец попытался мерить шагами короткое купе, но вскоре устал от бесконечных поворотов и опустился на закряхтевший под ним диванчик. Налил в стаканчики водку, выпил и, закусывая, проговорил:
— С тобой хорошо, Фриц. Ты молчишь, не лезешь с прожектами, домыслами, предположениями. Необходима новая порода людей, людей-исполнителей, знающих два десятка общеупотребительных слов. Болтуны губят рейх. Разговорами они маскируют свою беспомощность, болтают, когда нужно драться не на жизнь, а на смерть. От них наши беды...
Вечерняя, унылая и продрогшая Вена давно осталась позади, поезд, пыхтя, взбирался на альпийские перевалы, сердито шипел на спусках, с грохотом влетал в каменные туннели. За окном ночь. В серебристом лунном свете нечеткими контурами проглядывают заснеженные горные вершины, то совсем близко, то вдали вспыхивают и исчезают манящие огни селений.
— В нашей политике сплошные извивы, лицемерие побеждает здравый смысл, — больше себе, чем молчаливому собеседнику, говорил Скорцени. — Но и в политике нельзя разбрасываться друзьями и союзниками ради сиюминутной выгоды. Спасти, чтобы уничтожить, — выше моего понимания. Этот план — плод больного воображения маленького Генриха. Мексиканский вариант! А я должен уподобиться святому Петру... Предавай и будь счастлив! Пей, Фриц... Ты счастливец, не знаешь ни забот, ни сомнений, ни колебаний. Да и сама судьба тебе покровительствует. Поделись ее милостями, они и мне нужны!..
Этап четвертый
Предостерегающая надпись □ Маленький дуче □ Одиссея рыжего англичанина □ Бой на дороге □ Тайные симпатии старой знакомой □ Роковой просчет Гарри Сторна
Лисовский поднял Сергея ранним утром. Парень недоспал и рассердился на друга за преждевременную побудку. Свесил ноги с дивана и неподвижно сидел, словно прислушивался, как бродит в голове невыветрившийся хмель.