— Хорош, — зло шептал Костя, — нашел, с кем хороводиться! Хоть не допивай до конца. Он без конца подливает, ты и хлещешь как воду.
— С какой бы радости я стал воду хлестать? — вяло огрызнулся Груздев. — Попробуй не выпей, когда он в себя, как в бездонную бочку, льет...
— Закусывай, а то лыка не вяжешь.
— Не бреши, — обиделся Сергей, — я ума не пропиваю. Да и под конец из стопки в голенище выливал...
— Ха-ха-ха, — не удержался Костя, — а я-то думал, от тебя, будто из пивной бочки, сивухой несет. Ты же под мой диван свои мокрые носки сунул!
— Смеешься, — угрюмо отозвался Сергей, — а меня с души воротит от его разговоров.
— О чем он говорил? — заинтересованно подсел к другу Лисовский.
— Черт его знает, — беспомощно пожал плечами Сергей. — Слова-то мудреные, до смысла не докопаешься.
— Вспомни, вспомни, у тебя же цепкая память!
— Дай портсигар и зажигалку... Вроде бы он психует, что его заставляют поперечное делать, что ему не по душе. Кого-то он спас, а теперь должен его угробить... Постой, постой, — спохватился он, напрягая память. — Еще упомянул... вариант. Да, да вариант. Ме-ме... Шибко похоже на козлиное мекание... Мекиканский...
— Что, что? — насторожился Костя.
— А ты не будешь подначивать? Ну, ладно... Мекиканский вариант.
— Мексиканский...
— Во-во, — обрадовался Сергей, — мексиканский...
Лисовский застыл в недоумении. Смотрел на земляка, невозмутимо попыхивающего сигаретой, и никак не мог найти логической связи в словах Скорцени.
— Мексика и Италия... Италия и Мексика... Что общего между этими странами? А ты ничего не напутал?
— Если ты не знаешь, то я и подавно, а путаником никогда не был.
— Ладно, не обижайся... Иди, умойся, да носки выкинь, новые возьми. А то от их запаха опять опьянеешь.
В дверях Сергей столкнулся с Занднером, приветливо кивнул ему. Отто, как и всегда, чисто выбрит, ухожен, бодр и деятелен.
— Доброе утро, Франц! — он выразительно покосился на перегородку.
— Утро доброе! Проходи, Отто! Занднер негромко поинтересовался:
— Когда Гюнтер от Скорцени вернулся?
— Без десяти два.
- Странно, — понизил голос немец, — что оберштурмбаннфюрер сделал его своим наперсником. Мне говорили, раньше такого не случалось. Может, их сходство играет в этом определенную роль... Предостереги Гюнтера, такая доверительность добром не кончается.
— Трудно предостеречь. Скорцени вызывает его к себе и за рюмкой шнапса мучает разговорами... Да, кстати, что означает словосочетание — мексиканский вариант?
— О нем Скорцени упоминал?! — скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил Занднер и, раздумывая, вслух размышлял: — Странное сочетание, но что-то подобное я слышал... Операция «Эйхе» в Италии, «Франц» в Иране, «Гриф» в Арденнах, неудавшийся «Ульм» на Урале...
— На Урале?! — удивленно переспросил Лисовский.
— Да, Скорцени намеревался диверсионными акциями сорвать энергетическое снабжение военных заводов на Урале, но просчитался... Мексиканский вариант?! — потер виски Отто.
— Он говорил, что ему претит убийство спасенного им человека.
— Словами кокетничает! Убьет и не поморщится... Однако теперь мне все ясно, — и Занднер невесело улыбнулся. — Мексиканский вариант. Участники заговора в Мексике решили избавиться от неугодного правительства. Они пристрелили министра, рассчитывая, что остальные явятся на его похороны. Набили динамитом соседние с фамильным склепом убитого могилы и в разгар траурной церемонии взорвали их. Правительство перестало существовать.
— А-а, — разочарованно протянул Костя, — туда фашистам и дорога.
— Ты жесток, Герберт, но я с тобой согласен, — от души рассмеялся Отто.
Вошел Сергей с посвежевшим лицом и просветленными глазами. Натянул коричневую рубашку, повязал галстук, застегнул ремни с кобурой под мышкой и накинул мундир. Подмигнул Отто и прислонился у окна плечом к стенке. Пусть он разговаривает с Костей, а ему уже страшно надоело гадать, кто и что сказал. Похоже, теперь надолго придется держать язык за зубами. Кой-кого разглядел сейчас в коридоре. Он никого не знал, а его по-свойски приветствовали, приятельски улыбались. Сами рослые, здоровые, морды свирепые, на мундирах полным-полно всяческих нашивок. В диверсионной школе учились шавки по сравнению с этими волками...
Туманные Альпы напоминают о себе голубыми силуэтами в утренней дымке. Сергей невольно ими залюбовался и забыл о неприятных размышлениях. Поезд спешил густо населенной равниной, по горизонту окаймленной лесистыми холмами. Парень дивился людской тесноте, глядя на нескончаемую череду городков, деревень, отдельных крестьянских усадеб.
Едва ушел Занднер, Сергей подозвал друга:
— Глянь, богато живут, из камня строятся.
— Камень не от богатства, от нищеты, — отозвался Костя. — Лес в большой цене, людям не по карману, а камень дешев и доступен.
— В каждом монастыре по своему уставу живут, — разочарованно вздохнул Груздев.
В Вероне не задержались. Едва смолк постук колес, на перрон, к вагону, вырвались автомашины. Две сразу сорвались с места и помчались в сопровождении затянутых в кожаную форму мотоциклистов. В первой поместился Скорцени со своим адъютантом, во второй — Сергей, Костя и Отто. Лимузины выскочили на возвышенность, и парни успели разглядеть город, залегший в узкой и глубокой речной долине, перечеркнутой десятью мостами и окруженной голубой грядой гор.
Звуки сирены заставляли испуганно шарахаться крестьян, ведущих в поводу тяжело нагруженных осликов или сидящих на высоких двухколесных арбах, выскакивать за обочину велосипедистов с притороченной к седлам поклажей. На крутых поворотах, когда машина сбавляла скорость, Сергей пытался рассматривать смуглые, подвижные лица итальянцев и поневоле отворачивался, встретив горящие ненавистью взгляды.
Кортеж свернул с оживленного шоссе на неприметную грунтовую дорогу и обогнул небольшое озерко, до стальной глади которого было рукой подать. Узкий заливчик кончался вросшими в землю гранитными валунами, редкими хилыми деревцами, защищенными с севера остроконечной скалой. К ней притулилась полуразрушенная часовня, сложенная из необработанных грубых камней.
Передняя машина остановилась, из кабины вытиснулся Скорцени и направился к гладкому песчаному берегу. И наши герои вылезли размяться после утомительной дороги. Огляделись и застыли, ошеломленные красивейшими пейзажами альпийских отрогов. С трудом оторвались от созерцания гор и направились к часовенке, где в одиночестве стоял Скорцени. Замерли от эсэсовца шагах в трех и заметили, что он рассматривает врезанные в камень солнечные часы. Тот оглянулся и подозвал Занднера.
— Переведи надпись, гауптштурмфюрер. Отто, помедлив, прочитал латинскую пословицу:
— Все ранят, последний убивает.
— Все ранят, — задумчиво повторил Скорцени, — а последний убивает... Последний убивает! — помолчал, не сводя глаз с выбитых на камне слов. Потер виски пальцами, поморщился и властно приказал: — Поехали!
С этого утра начались суматошные дни и ночи, без отдыха и нормального питания, когда в машинах, на ходу дремали, хватали бутерброды, запивая сухомятину кислым итальянским вином. Сам Скорцени не знал устали. И всюду таскал за собой друзей, усадив Занднера за перевод малопонятных документов и донесений, окружив его строгой охраной. Сергей с Костей вдосталь нагляделись на нищих, торговцев, итальянских офицеров, солидных сановников, с которыми эсэсовец подолгу уединялся.
— Я приглашен на важный прием, — обычным повелительным тоном сказал однажды Скорцени всем троим, — вы меня сопровождаете.
Машину вел Отто, следуя за громоздким черным лимузином Скорцени. Сергей, вытянув ноги наискосок, к противоположной двери, дремал на заднем сидении, Костя поминутно зевал и сердито ворчал:
— Я бы сейчас минут шестьсот поспал с удовольствием. Чего я не видел на приеме?