Прошли мимо парных эсэсовских часовых у парадного входа, миновали караульного у лестницы. Пока Груздев раздевался и причесывался, Скорцени исчез за высокой дверью. Сергей уныло уставился на свое зеркальное отражение, размышляя, чем ему грозит гнев оберштурмбаннфюрера. И черт его понес за итальянкой! Хороша анчутка, и будь капельку поскромней...
— Заходи, — раздался голос Скорцени, а когда тот очутился в небольшой уютной комнате, скомандовал: — Мне и себе налей.
Сергею осточертели выпивки с эсэсовцем, а как откажешься? Себе начетистей обойдется. Скорцени в исповеднике нуждается, а он отдувайся, выслушивай его бредни. Понюхал из рюмки, сморщился: опять коньяк! Выбрал на подносе бутерброд с сыром, зажмурился и через силу выпил. Откусил, пожевал и удивился: сыр плесенью отдает. Покосился на черномундирника, а тот ест и в ус не дует, даже не покривится.
— Пожалуй, я не ошибся в выборе, — в раздумье проговорил эсэсовец, снова мельтеша по комнате как маятник. — Да, молодое поколение немцев воспитано нами, усвоило национал-социалистскую идеологию и сумеет адаптироваться в новых условиях, которые выдвигают и новые формы существования нации, ее борьбы за достижение конечной цели... В последний час не погибнет предусмотрительный, но когда бьет без пяти двенадцать, на руках должны остаться козырные карты... Сергея неудержимо тянуло в сон. Он, неожиданно для эсэсовца, вскочил, и тот удивленно уставился на него. Парень достал портсигар и выразительно пощелкал ногтем по крышке.
— А-а, кури, — улыбнулся Скорцени. — Хвалю за сообразительность... Оказывается, скупыми жестами можно многое объяснить!.. Да, игра стоит свеч, и, слава магометанскому аллаху, я выпутался из грязной Мексики. Эту акцию мне бы никогда не простили. Фюрер приказал, и фюрер отменил, а на остальных мне плевать. Ставки в игре велики, а все блефуют, слабонервных ищут. Стоит ли в ней участвовать, если надежда на выигрыш сведена к нулю? Не пора ли самому делать игру, самому и ставки назначать, пока не прозвучал последний удар часов?.. Ладно, иди отдыхай, оберштурмфюрер. Завтра предстоит серьезная операция, от удачи которой зависит моя игра...
Груздев с нарастающим раздражением следил в зеркальце за рыжим англичанином. Сидит сзади, не шелохнется, лицо, как у каменного идола, неподвижно, на светлые глаза словно шторки надвинул, голоса не подает. Американец, теперь англичанин!..
Встретился с непроницаемым взглядом четвертого пассажира, не опустил негодующих глаз, пока тот свои не отвел. Видать, Скорцени свой интерес соблюдает, коль решился вырвать англичанина из рук итальянских чернорубашечников, пошел на обострение отношений с Муссолини. И пяти мотоциклистов не пожалел для сопровождения машины до границы. Мчат они по обе стороны с пулеметами на колясках, распугивая встречный транспорт. У Кости, а он отчужденно сидит рядом с английским майором, замкнутое, отрешенное лицо, лишь взор выдает досаду и возмущение.
Груздев с трудом отвел взгляд от розовой шеи англичанина, где определил точку чуть ниже мочки уха. Короткий, жесткий удар по ней ребром ладони, и сосед мгновенно свалится без памяти. А куда его? Будь свои поближе... За самовольство послали бы в штрафную роту, перед союзниками извинились, зато знали бы о их планах.
Не окружи эсэсовцы казармы чернорубашечников, друзьям живыми оттуда не удалось бы уйти. Офицер в опереточном мундире с черной эспаньолкой на пышной шевелюре только что не визжал от злобы и ненависти, поднял солдат в ружье. Тогда Отто подвел его к окну, показал бронетранспортеры с нацеленными крупнокалиберными пулеметами, рассыпавшихся цепью рослых эсэсовцев с автоматами наперевес, и офицер сдался. Пробормотав про себя: «Проклятая свинья!» — он приказал привести англичанина.
Майора усадили в машину с зашторенными стеклами, а возмущенные итальянцы хором грянули песню «Бандиера чэра» времен первой мировой войны, запрещенную Муссолини: «Черные флаги над мостом Бассано реют, как вестники близких смертей. Парни-альпийцы шагают навстречу, парни-альпийцы шагают навстречу гибели скорой и верной своей».
Унтерштурмфюрер выстроил эсэсовцев, и те в противовес итальянским союзникам грянули воинственно «Хорста Весселя».
Из невольного признания итальянского офицера, высказанного им в сильном гневе, отрывочных разговоров в окружении Скорцени, Отто выяснил смысл проведенной операции и поделился с друзьями возникшей догадкой. Английский майор по поручению своего командования должен был войти в контакт с военным министром Муссолини маршалом Грациани. Фашисты из «черной бригады» его перехватили и держали в казармах. То ли не хотели допустить тайных переговоров с военным министром, опасаясь повторения июльских событий сорок третьего года, когда был смещен и арестован Муссолини, то ли дуче решил затеять собственную игру. Но вмешался Скорцени и перехватил инициативу.
Сергей машинально поглаживал ствол штурмового автомата. За голенищами сапог магазины с укороченными патронами, в карманах — две английские гранаты-лимонки и парабеллум, под мышкой — американский кольт. Скорцени приказал им переодеться в штатское, сменить на итальянский немецкий номерной знак на «паккарде». Первоначальное сомнение переросло в тревогу: а не хочет ли оберштурмбаннфюрер избавиться от опасных свидетелей?
И Отто, похоже, обеспокоен. Положил около себя автомат, а из кармана торчит рубчатая рукоятка «вальтера». Пока англичанин в «паккарде», им не грозит опасность, а высадят его у границы, всякое может случиться. И мотоциклисты должны покинуть машину в последней перед Швейцарией деревушке. По замыслу Скорцени, видать, исключается любая случайность, которая могла бы приоткрыть цель этой поездки, рассекретить эмиссара союзников. Если предположения верны, то в эту категорию попадают Сергей, Костя и Отто, чье устранение диктуется сложившейся обстановкой.
Мотору порой не хватает кислорода, он работает с перебоями, а на перевалах чихает, кашляет, натужно хрипит, словно человек, что не в силах справиться с застарелой астмой. На спусках ровно и четко отстукивает такты. Молчание угнетало седоков, нервировало, заставляло с опаской коситься на затянутых в кожу мотоциклистов и вороненые пулеметные стволы, инстинктивно отшатываться от разверзающихся по бортам провальных пропастей и оползающих откосов.
У англичанина, однако, ничем не проявлялось волнение, ни один мускул не дрогнет на лице. Сергей наблюдал за майором и поражался его невозмутимой выдержке. И за собой стал следить, стыдясь неуместной слабости.
Проскочили небольшую деревушку. Груздев выглянул в оконце и увидел, как мотоциклисты развернулись на крохотной площадке, газанули и скрылись за каменными домами. Он переглянулся с Отто, щелкнул предохранителем на автомате, проверил плотность прилегания магазина к нему. И Костя демонстративно передернул затвор, переложил пистолет из кармана за пазуху. Англичанин впервые шевельнулся, скользнул взглядом по парням и несколько отодвинулся от Лисовского. Что-то похожее на беспокойство появилось на тяжелоскулом лице.
За поворотом показался распластавшийся полосатый шлагбаум. Часовой под грибком, караульное помещение с таможней, а чуть поодаль, за плотным забором, жилые домики и казарма. На автомобильный сигнал выскочил толстый эсэсовец с погонами штурмбаннфюрера. Цепким взглядом рассмотрел через ветровое стекло экипаж машины, уверенно шагнул к задней дверце и рывком открыл. Первым вылез Костя, за ним англичанин. Выпрямился, свысока глянул на эсэсовца и повернулся к Лисовскому.
— Сэнк ю! — сдержанно поблагодарил он и уверенно направился к шлагбауму, за которым, со швейцарской стороны, у черного, каплей вытянутого лимузина его ожидали двое мужчин в штатском.
— Вы свободны! — проговорил щтурмбаннфюрер. — Немедленно уезжайте! — и бросился вдогонку за англичанином.
Занднер развернул машину, вырулил на дорогу и, едва скрылся шлагбаум, невозмутимо предупредил:
— Усильте бдительность, камрады, держитесь в полной боевой готовности. В любую машину, перегородившую дорогу или собирающуюся нас таранить, стреляйте без предупреждения. Твое мнение, Герберт?
— Согласен. А партизан ты не боишься?
— Партизаны спустились в долины и города. Да и на этой охраняемой дороге они не решатся на нас напасть... Гюнтер?