— Да я видела, как Инна туда входила!
— Вы видели их вдвоем?
— Нет, но… я видела, как Инна выскочила оттуда, а потом раздался крик снизу, и я побежала посмотреть, что случилось. А там… там мать, понимаете?!
— Инна, — медленно произнесла Алла, пытаясь прояснить сказанное и одновременно обдумывая полученную информацию, — вы говорите, что фактически стали свидетелем убийства матери?
— Ну… наверное, можно и так сказать, да! — тряхнула головой Дарья.
— Вы видели Инну после?
— Да вы хоть представляете, что я чувствовала в тот момент?! Моя мать умерла, ее убили!
— Скажите, Дарья, а зачем Инне Гординой убивать Ларису?
— Этого я не знаю, — буркнула девушка. — Но вот что я знаю: мать и Инна в последнее время без конца ссорились.
— Из-за чего?
— По-моему, это как-то связано с папой. Почему бы вам у самой Инны не спросить?
Когда Дарья Томина удалилась, получив от Аллы заверения в том, что она обязательно выяснит, что случилось с Бузякиной, в комнате на короткое время установился режим полной тишины. В этой тишине, густой, как сметана, слышалось лишь тиканье часов с боем — подарок Деда на какой-то праздник. Штука дорогая, но чужеродно смотревшаяся на фоне современной, почти спартанской обстановки кабинета.
— Что скажете, коллеги? — поинтересовалась Алла, первой нарушая молчание.
— Прям цыганочка с выходом! — ухмыльнулся Ахметов. — Нежданчик…
— А мне вот кое-что странным показалось, — задумчиво покачал головой Белкин.
— Ну, Александр, поделитесь с нами, — предложила Алла.
— Не знаю, заметили ли вы, но Дарья назвала Томина папой, а вот Бузякину…
— Она ни разу не назвала ее мамой — только матерью, верно! — перебил Шеин.
— Да, как-то не вяжется с дочерним горем и непреодолимым желанием наказать преступника, — пробормотал Ахметов. — И все-таки с этой Гординой поговорить необходимо!
— Согласна, — кивнула Алла. — Может, мы сразу все и узнаем: послушаем ее версию, выясним насчет алиби.
— Ну, Алла Гурьевна, — хлопнув себя по ляжкам, сказал Антон, — похоже, тут и в самом деле попахивает преступлением!
Иван Гурнов открыл калитку, и навстречу ему из дома вылетел огромный лохматый зверь. Если бы патологоанатом не знал, что Владимир Князев держит гигантского ирландского волкодава, он, несомненно, наложил бы в штаны и рванул за забор. К счастью, мужчина и собака были знакомы, поэтому Иван лишь ласково потрепал ее по холке и умело предотвратил его наскок себе на грудь (стоя на задних лапах, Жук был одного роста с долговязым Гурновым).
— Ну, и где твой папка? — спросил он и, по понятной причине не дожидаясь ответа от пса, двинулся к дому. Однако не успел Иван дотянуться до ручки, как дверь распахнулась и на пороге нарисовался невысокий, стройный молодой человек восточной наружности.
— Ты кто? — изумился Гурнов, отступив назад и едва не навернувшись на ступеньках.
— Я Сархат, — спокойно ответил незнакомец. — А вы?
То, что юноша — именно Сархат, а не Семен или Антон, было ясно и без паспорта, однако Иван был настолько удивлен, увидев в доме друга незнакомого человека, что не сразу нашелся что ответить на такой наглый вопрос. Он знал, что у Мономаха есть домработница, но мальчишка-гастарбайтер, ведущий себя здесь как дома, — дело другое!
— Ты меня в дом-то впустишь? — не отвечая на вопрос, поинтересовался Иван.
— Если вы к дяде Вове, то к нему нельзя, — вполне дружелюбно, но твердо заявил Сархат. — Спит он. Устал очень после суток. Вернее, после двух.
— Я в курсе, — поморщился Гурнов. — А долго спать вредно для здоровья — это я тебе как врач говорю!
— А, так вы тоже… погодите, а вас, случайно, не Иваном зовут?
Вот это да! Выходит, парнишка в курсе его существования, а сам Иван — ни сном ни духом?
— Точно! — кивнул он и, устав стоять в дверях, отодвинул Сархата в сторону и втиснул свое высокое тощее тело в дверной проем. Видимо, их короткая перепалка разбудила Мономаха, потому что из гостиной раздался его заспанный голос:
— Кто там пришел, Сархат?
— Совесть твоя, — отозвался Иван, входя в комнату. Мономах сидел на диване и ерошил руками короткий ежик волос, пытаясь окончательно проснуться. — Я, понимаешь, вкалываю, как раб на плантациях, пытаясь тебе угодить, а ты трубку не берешь!
— Почему — как раб? — непонимающе уставился на друга Мономах. — И как ты хочешь мне угодить? Который час?
— Половина одиннадцатого. Вечера, естес-с-сно.
— Ого!
— Ну да, даешь стране угля — хоть мелкого, но много!
Гурнов скинул пальто и опустился в мягкое кресло, сложившись пополам, словно кукла-марионетка, и скрестив тонкие ноги с острыми коленками.