Она чем-то напоминала мне скифскую бабу — каменное грубое изваяние, которое раньше украшало развилки дорог, теперь — залы краеведческих музеев. Такая же грузная, некрасивая, себе на уме, сидела тетя Паша за праздничным столом Голицыных, словно ожившая скульптура из доисторических времен.
Соседка с удовольствием ела и пила, но, казалось, она чувствует себя на порядок выше и значительнее, нежели хозяева. Нет-нет, она была вполне приветливой и довольно говорливой, в ее речи не проскальзывало ничего такого, что бы могло подтвердить мое впечатление. И тем не менее я ощущала это вполне явственно. А своей интуиции я привыкла доверять.
— А-а, вот вы где уединились! — хлопнула балконная дверь, и на пороге появился Иван Абрамович. — Пока суд да дело, пока чаек греется, решил тут с вами поболтать. Не помешаю?
Я слегка потеснилась — балкон был узенький, с какими-то низкими перилами, так что делать резких движений тут не рекомендовалось.
— Оп! — ловко протиснулся между нами Голицын-старший.
Он прикурил длинную папиросу «Три богатыря», предварительно смяв мундштук, и, отщелкнув спичку вниз, с неодобрением посмотрел на собственный балкон. Потрогав перила, он пояснил:
— И строят же, мать иху за ногу! А помнишь, Ромка, когда ты еще маленький был, мы тут загородку ставили, чтоб ты промеж прутьев не свалился? А когда подрос, то после выпускного так, прости Господи, блевал, перегнувшись через перила, что тебя мать схватила сзади за ремень, а то б вывалился на фиг.
— Вы как бы преувеличиваете, папа, — сухо ответил Роальд.
— Да ладно! — Иван Абрамович крепко хлопнул его по плечу. — Ты мне вот что лучше скажи: вы как, расписаны уже или просто?..
— Вы про кого? — нахмурился Роальд, с трудом понимая вопрос отца.
Я пришла ему на помощь.
— Иван Абрамович говорит обо мне, — спокойно вмешалась я. — Думаю, нам пора прояснить эту ситуацию, чтобы не возникало двусмысленности. Дело в том, Иван Абрамович, что я и Роальд не находимся между собой в близких отношениях. Скорее, их можно назвать деловыми. Роальд может рассказать подробнее, если захочет.
— Не захочет, — лениво произнес Голицын-младший. — Во всяком случае, сейчас.
Я намеренно не стала распространяться насчет моего статуса при Роальде. Объяснять папе с мамой, что ее сына может охранять и заботиться о нем кто-то, кроме них самих, — заведомо гиблое дело.
— А-а, так вы, значит, коллеги! — воскликнул Иван Абрамович. — Ну что ж, это в корне меняет дело. Оч-чень даже меняет.
— Это еще почему? — вяло осведомился Роальд. — Тебе-то какая разница?
Иван Абрамович хитро подмигнул и зашептал, оглядываясь на дверь.
— Там старухи сейчас об этом самом судачат, так что я большой тайны не выдам, если скажу, что Маргариту — дочку тети Пашину — тебе обрекли.
— Как? — так же вяло поинтересовался Роальд, но тут же встрепенулся: — Постой-постой, ты что же имеешь в виду, отец? Что значит «обрекли»?
— Ну, — с усилием подбирая слова, объяснял Иван Абрамович, — значит, присмотрели. Понимаешь, она поет здорово, все соседи тебе это подтвердят, да ты и сам скоро услышишь. Она ведь в музыкальную с семи лет ходила, потом в хоре пела…
— В хоре? — с ненавистью повторил Роальд. — Ну и что, что в хоре?
— Так помочь надо! — уверенно произнес Голицын-старший. — Протолкнуть дарование на экраны там, на эстраду. У тебя же связи есть…
— Я не понимаю! — взвился Роальд. — Нет, я просто отказываюсь понимать, почему я должен проталкивать какую-то дочь тети Паши только потому, что она пела в хоре? Может, она еще и плясала?
— А как же! — с готовностью подтвердил Иван Абрамович. — И мазурку, и…
Он не успел договорить.
В воздухе раздался свист, и возле наших лиц пронеслось нечто, вонзившееся в зазор между кирпичами да так и оставшееся там покачиваться.
…Я неоднократно пыталась понять, от чего зависит быстрота реакции в том или в другом случае. Анализируя свой опыт, я поняла со временем, что главное — опередить события на долю секунды. Только так можно предотвратить, казалось бы, неизбежное.
Тут важно не думать, а, лишь почуяв опасность, действовать, повинуясь инстинкту. Который, кстати, врожден лишь отчасти, во всяком случае, у меня. Да-да, оказывается, можно развивать инстинкт, как бы дико это ни прозвучало для ученых.
Во время занятий в разведшколе у нас существовали специальные методики «спуска под воду» — так называли инструкторы полугипнотическое состояние, в которое вводили учениц.
Ты словно бы год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком отсчитываешь назад, все глубже и глубже погружаясь в первобытную память.
Потом требовалось очень сознательно пережить некоторые моменты, которые тебе внушали те же инструкторы. Обычно эти моменты были связаны со смертельной опасностью или с необходимостью мгновенно реагировать на опасность, уметь чувствовать ее приближение.
Самое удивительное, что когда ты «просыпался» после этого гипнотического сна, то помнил лишь какие-то обрывки видений, невнятную кашу, которую пересказать человеческими словами было невозможно.
Но в подкорке уже оставался необходимый механизм так называемого быстрого реагирования. И в дальнейшем, независимо от того, помнишь ты что-либо из этих опытов или нет, но на практике действуешь всегда правильно, умело и отлаженно.
Любопытно то, что на самом деле нас не учили этому, а именно использовали уже заложенные в человеке скрытые резервы его психики, которые просто нужно было активизировать…
Я не думала и в этот раз. Не спрашивала себя, стоит ли действовать, и не анализировала ситуацию. Мой безошибочный внутренний компьютер сделал это за меня, послав резкий сигнал об опасности, и мне оставалось лишь подчиниться его команде.
Да, я могла бы оказаться смешной, попасть в неловкое положение, стать предметом насмешек. Пусть так. Это все же лучше, чем потом проливать слезы над бездыханным трупом клиента и потерянным гонораром.
Поэтому, едва мое ухо уловило этот мерзкий свист — даже самое его начало, всего лишь нарастающее колебание воздуха где-то вблизи, — я со всей силы втолкнула Роальда внутрь квартиры, буквально опрокинув его через высокий порог в комнату.
Голицын, не ожидавший от меня таких действий, бухнулся оземь, то есть о рассохшийся паркет, и негромко, но внятно выматерился.
Пока он принимал вертикальное положение, а из кухни в зал спешили услышавшие шум женщины, я с силой выдернула стрелу из зазора между кирпичами и показала ее оторопевшему Ивану Абрамовичу.
— Ну дают! — только и охнул он. — Вот дела! Мать честная!
— Кто? — спросила я у Голицына, внимательно осматривая трофей.
— Что «кто»?
— Кто «дает»? — уточнила я. — Вы сказали: «Ну дают!» Значит, вы предполагаете неких лиц, которые могли бы совершить это действие.
— Так хулиганье!
— Да? — скептически скривила я рот. — Почему вы думаете, что это хулиганы?
— Так кому же еще в голову придет стрелами по балконам пуляться?
— Что, это не в первый раз? — вздохнула я. — Раньше уже такое было?
— Нет, конечно, — заверил меня Голицын-старший. — Еще чего не хватало.
— Богатое, выходит, хулиганье сейчас развелось, — иронически констатировала я, демонстрируя Ивану Абрамовичу стрелу. — Видите, какой прочный металл? А перышки из пластмассы? Такая штука в спортивном магазине долларов на пятьдесят потянет.
— Да ты что?
— Точно вам говорю, — кивнула я. — А откуда стреляли, по-вашему?
— Ну с балкона какого-нибудь, — Иван Абрамович неуверенно обвел рукой по окружности. — Сейчас спрятались, небось, хихикают.
— А мне так сдается, что стреляли снизу, — вздохнула я. — Думаю даже, что примерно вон из тех зарослей. Видите посадки слева?