Коллекция его вся, кроме Уилларда, куда-то пропала. На мои вопросы отец отвечал: «В чемоданах». В новых домах мне нравились и новые кухни со сверкавшим линолеумом, и кабинеты, где не было ничего зловещего, и нормальная мебель, на которой можно было сидеть без боязни съехать в дыру, и потолки, откуда не свисала огромными лохмами краска. К тому же мне очень нравилось спать на нормальном диване.
Того дома на Гири-стрит больше не существует, на его месте стоит новый кондоминиум, и о прошлом напоминает только красный вагончик кафе. Много раз я там брала из окошка порцию жареного картофеля или хот-дог, приправленный чили, — в первый раз робкой шестилетней девочкой, в последний беспечным подростком, — но когда бы я туда ни пришла, больше всего на свете я верила в силу и всемогущество моего отца.
СТРАНА ИГР
Это вечная история, которую я все время рассказываю своей четырехлетней дочери. Что-то она из нее извлекает и хочет слушать ее снова и снова.
Когда пора ложиться спать, она говорит:
— Папа, расскажи, как ты был маленький и залез в тот камень.
— Хорошо.
Она подтыкает вокруг себя одеяло, будто послушные облака, сует палец в рот и смотрит на меня внимательными голубыми глазами.
Однажды ранним туманным утром, поднявшись раньше всех в доме и сидя за столом с чашкой кофе, я вспомнила про Страну Игр. Страной Игр назывался в Сан-Франциско парк развлечений, всегда людный, располагавшийся на берегу океана, неподалеку от зоопарка. Там, над Домом Игр, возвышалась гигантская фигура Смешливого Сола — огромной двигавшейся куклы, одетой в платье в горошек, — он раскачивался взад и вперед и периодически хохотал трескучим механическим смехом, пугавшим всех малышей, включая меня и Каденс. Мне не нравился Сол и не очень нравилось в Стране Игр. Я боялась всех аттракционов, кроме каруселей. Видимо, отец водил меня туда, когда мне было года четыре. Во всяком случае, наша четырехлетняя дочь, когда мы привезли ее в Диснейленд, от всего, кроме карусели, отказалась. Однако, по неизвестным причинам в Стране Завтра она решилась прокатиться на старой подводной лодке. Проспектик этого аттракциона лежит у нас, выцветший и поблекший.
Благополучно миновав Сола, я обычно выбирала лошадку на каруселях. Отец всегда сам застегивал на мне ремень и, убедившись, что дочь не свалится, спускался вниз и махал рукой. Потом мы гуляли, останавливаясь поглазеть на немногочисленных смельчаков, катавшихся на американских горках. Нам с отцом нравился грохот горок.
Я спросила у Каденс, нельзя ли поехать взглянуть на то место, где была Страна Игр. Я представила себе старый парк на берегу, который только стоит и ждет, когда я приду попрощаться.
— Конечно, если тебе хочется посмотреть на Продуктовый банк, — ответила Каденс. — На этом месте построили банк и воткнули еще и торговый центр. Но если и правда хочется, то можно и съездить.
Каденс очень старалась сделать мне приятное. Я так ей и не рассказала, почему мне захотелось увидеть тот берег. Однажды я там потеряла ведерко.
— Когда ты была маленькая, — как-то сказал отец, — я купил тебе ведерко с лопаткой, и мы поехали на пляж.
Отец не любил разговоров о прошлом и на прямой вопрос отвечал редко. Если же отвечал, то ответ давался ему непросто. В глазах возникала тревога, и, прежде чем что-то сказать, он переводил дыхание. Все мои попытки выяснить причину их развода матерью закончились ничем, отец говорил только: «Мы с твоей мамой хотели, чтобы ты родилась, и были тогда очень счастливы». Избегала расспросов и мама. Только из записной книжки отца за 1963 год я узнала, что разошлись они в канун Рождества — видимо, потому я с тех пор никогда не любила по-настоящему этого праздника. О причинах разрыва и в книжке написано тоже уклончиво.
Много лет я упрашивала отца рассказать о своих родителях, но он, поболтать обычно любивший, всякий раз отказывался. О его детстве я знала лишь одну историю, которую он часто рассказывал, когда укладывал меня спать, а потом включил в сборник рассказов «Лужайкина месть». Ни про мать его, ни про отца я ничего не знала. «Когда-нибудь, может быть», — говорил он. Зато любил вспоминать про ведерко. Думаю, «про ведерко» он придумал, так же как почти все, что рассказывал мне перед сном.