— А чего бы вам больше всего хотелось? — спросила я.
Она подняла ладонь и помахала пальцами:
— Летать.
— Куда? — Я представила себе трансатлантические перелеты, например, во Францию.
— Где-нибудь здесь.
— Почему?
— А мне нравится смотреть на все сверху вниз, — сказала она и протянула фотографию своего сада, сделанную в шестидесятых.
Сад был замечательный. С удовольствием мы обе разглядывали настурции и анютины глазки. Она показала и свою фотографию, тридцатипятилетней давности, где она стоит в новой шубке. Запахнулась она с явным удовольствием. Я попросила на память фотографию сада. Она выбрала мне ту же самую, что когда-то отец бросил в камин. Мери Лу с «папой», отцовским отчимом, под ивой в заднем дворике. Я осторожно ее взяла. Отец совершил ошибку. Рассказывая мне о детстве, он называл себя «белым отребьем», и я думала, что семья у нас такая и была. Я была не права. Маленький аккуратный домик, где я провела семь часов, был тому доказательством, а наши родные все были люди, которые много работали и заработали лучшую жизнь.
Мери Лу сказала, что гостиная в пристройке стала гостиной, когда отец уехал, а сначала это была его комната, и построили ее, когда он пошел в старшую школу. Именно здесь он впервые начал писать стихи. Я заглянула туда, теперь там была кладовка. Входная дверь заперта, окна забраны старомодными жалюзи. Какое-то время после отцовского отъезда в комнате жила тетя Барбара. Отопления в пристройке не было, и зимой там было нежарко. Но, по словам тети Барбары, отец просиживал за машинкой все вечера напролет. До того, пока не было пристройки, он спал на диване в гостиной. А до гостиной он спал где придется: у них была нищета. У них была только Мери Лу, боровшаяся с Депрессией один на один. Мери Лу и страшные, пьяные отчимы. Тетя Барбара как-то вспомнила, как они с отцом зимой проходили пешком не одну милю, собирая в старую детскую коляску бутылки, чтобы заработать немного денег. Нищета отзывалась всю жизнь в отце болью, и это из-за нее в двадцать один год он угодил в психиатрическую лечебницу.
— Как отец попал в больницу?
— По приговору суда. Он там был то ли тридцать, то ли шестьдесят дней.
— За что его приговорили?
— Он пришел в полицейский участок и сказал: «Арестуйте меня». Они сказали: «Тебя не за что арестовывать». Тогда он вышел, бросил камнем в окно и сказал: «Теперь есть за что». Мы ездили к нему каждую неделю.
Хотела бы я знать, что подумали тогда психиатры, глядя на эту бойкую на язык женщину, на ее мужа, с явно индейской кровью, с натруженными руками, и на моего абсолютно не похожего на них, юного, стройного, витавшего в облаках отца.
Напоследок я спросила у Мери Лу, о чем она мечтала в молодости. Она сделала вид, будто ей нечего сказать.
— У нас не было времени на мечтания. В те времена человек выбивался из сил, чтобы заработать себе к концу дня на тарелку еды. Когда я ложилась в постель, я уже до того уставала, что хотела только одного — спать. Безо всяких мечтаний.
Солнце стало садиться. Я пригласила бабушку с нами пообедать, но она решила, что ресторан — это дорого.
— Кроме того, я терпеть не могу кондиционеры. Почему бы просто не съездить за гамбургерами? — Она сняла трубку, позвонила в кафе и заказала гамбургеры и молочный коктейль на дом. — Да не тяните, упакуйте сразу, — добавила она резко.
Я подняла брови, а Мери Лу хмыкнула.
Потом она поднялась с табуретки и потянулась за кошельком.
— Нет, нет, Мери Лу. Это я угощаю, — сказала я. — В конце концов, могу я один раз угостить собственную бабушку?
Мери Лу достала кошелек:
— Вы, дети, всегда тратите деньги без разбору.
— Угощает Ианте, — сказала Каденс.
Мери Лу нахмурилась:
— А что, если на обратном пути вы в кого-нибудь врежетесь? Вам деньги понадобятся.
— Не понадобятся, у нас кредитные карточки, — успокоила я ее.
— У вас есть кредитные карточки? — переспросила Мери Лу.
— И деньги, и кредитные карточки. У нас все есть, — успокоила я ее.
— По крайней мере, у одной из нас, — сказала Каденс.
— Каденс потеряла бумажник в Лимберлосте в палаточном лагере, — пояснила я.
Мери Лу оставила в покое свой кошелек и повернулась к Каденс:
— И как же ты без прав садишься за руль?
Каденс опустила голову, изображая стыд, и ответила:
— А вот так. Я очень, очень плохая девочка.
Все трое мы рассмеялись. Оказалось, мы с Мери Лу обе смеемся громко.
— Хватит кормить меня всякими ужасами, — сказала Мери Лу, и мы снова покатились со смеху.