То, что он рисовал, было не слишком замечательно. Я не знаю, к какой школе он себя относил, но это был плохой ученик. В конце концов, если ему доставляло удовольствие марать бумагу, то стоило одобрить это занятие.
Его приезд в Роншье прервал нашу экстравагантную жизнь. Мы стали организованными, и в доме появился распорядок. Вставали рано и в определенное время. Теперь Мина не позволяла мне дотрагиваться до нее. Присутствие сына, казалось, парализовало ее. Она была очень сдержанна и ни на что не реагировала. Если мне случалось обнять ее за талию в присутствии молодого человека, то она резко вырывалась.
Кроме того, она захотела спать в отдельной комнате. Я не слишком протестовал, но мое счастье стало внезапно рассыпаться. Для меня вновь наступили тревожные ночи, и я снова начал думать о мадам Бланшен, задаваясь вопросом, в какой из комнат она умерла, и отравил ли ее муж.
Но больше, чем все остальное, меня терзало нежное отношение Мины к сыну. Они больше не расставались. Когда я неожиданно входил в комнату, в которой он сибаритствовал, то все время находил их в обнимку, и тогда мне хотелось орать. Их сообщничество раздражало, так как мне казалось, что оно было направлено против меня. Впервые с того времени, как Мина стала хозяйкой в моем доме, я стал смотреть на нее как на самозванку. Эти двое захватили мое поместье. Они вытесняли меня из него. Чужим здесь был я. Они говорили вполголоса и смолкали, когда я приближался к ним.
Однажды я не сдержался.
— Если я вам мешаю, то скажите об этом! — закричал я.
Они, казалось, искренне удивились. Мина пришла ко мне в комнату, где я, надувшись, закрылся.
— Поль, — сказала она, — я не понимаю вашего поведения.
Ее обращение на «вы» сдавило мне горло, как стальной ошейник.
— Неужели?
— Да. У меня такое впечатление, что вы нас ненавидите, Доминика и меня.
Ее глаза казались более сиреневыми, чем обычно, более тоскующими. В них не было никакого упрека, только изумление и беспокойство.
— Мина, вы когда-нибудь задавали себе вопрос, действительно ли я вас люблю? Это привело ее в замешательство.
— Но, Поль…
— Нет, молчите, говорить буду я.
Я не мог удержаться, чтобы не прижать ее к себе. Ее сердце билось немного сильнее, чем обычно. Она слегка подалась назад, и я почувствовал ее живот. Сильнейший жар охватил все мое существо.
— Мина, я говорил, что влюбился в тебя, влюбился безумно. Я хочу, чтобы ты была моей. Я должен быть с тобой один. Мне нужны наши ночи…
Она решительно отстранилась.
— Поль, есть вещи, которые вы никогда не поймете.
— Я знаю, материнская любовь. Согласен, вы — мать, но, черт побери, Доминику не два года! Это мужчина. А вы без конца ласкаете его, покусываете ему ухо, теребите волосы… Честно говоря, я нахожу это неприличным!
— О!
— Тем хуже, если я вас шокирую. Мина, но это правда. Ваше поведение меня огорчает. Это не он, а я чувствую себя посторонним.
— Хорошо, Поль, мы уедем. Я только прошу отвезти нас на вокзал. Такая реакция была для меня как пощечина.
— Что?!
— Я думаю, что после таких слов нам не о чем говорить.
Я, видимо, покраснел, как рак. Лицо у меня горело, а мои глаза казались мне двумя раскаленными угольками.
Я буквально набросился на нее. Она пыталась сопротивляться, но быстро поняла, что ничто не помешает мне овладеть ею. Кончилось тем, что она уступила. И я думаю, что эта молчаливая и дикая близость в моей комнате была более страстной, чем все предыдущие..
После этого случая в наших отношениях стало больше обходительности. Мина следила за собой в моем присутствии. Она меньше стала ласкать своего мазилу и, продолжая жить в отдельной комнате, не запрещала мне приходить к ней. Так прошли три дня. Я страстно желал, чтобы Доминик быстрее поправился, однако его выздоровление затягивалось. Лодыжка у него очень болела, и он не мог поставить ногу на пол. Я хотел отвезти его к специалисту, но он отказался, утверждая, что врач рекомендовал не снимать повязку до полного выздоровления.
На четвертый день после обеда я заметил под глазами у Мины синяки. Она была бледна и казалась не в себе.
— Вы больны, Мина?
Перед Домиником мы избегали говорить друг другу «ты». Она сделала неопределенный жест.
— Небольшая мигрень, это пройдет.
— Черт побери, вы все время сидите взаперти. Вам нужно немного проветриться. Доминик согласно кивнул.
— Поль прав, мама. У тебя лицо цвета папье-маше. Идите прогуляйтесь в лес. В такое время это, наверное, классно. Я уверен, что если бы мог…
Я поддержал его, и Мина решилась надеть прогулочные туфли и пойти со мной.
Мы пошли по тропинке, которую я хорошо знал и которая, петляя, углублялась в рощу. Она вела к старому пруду, вода в котором загнивала под кувшинками. Это был прекрасный маршрут для прогулки.
Когда мы удалились от дома, я обнял Мину за талию. Сухие ветки трещали у нас под ногами, а птицы сигнализировали о нашем приближении.
— Ты счастлива, Мина?
— Очень, Поль. У тебя дар создавать счастье вокруг себя.
— О…
— Да, клянусь тебе. Я много думала. Мне нужно тебе кое-что сказать.
Я приготовился ее выслушать, но не стал замедлять шаг. Она не сразу начала разговор. Нежно обнявшись, мы прошли около километра. Воздух подлеска опьянял нас. Наконец мы вышли на поляну, где покоился пруд, похожий на старое помутневшее зеркало. Мы сели на ствол дерева и долго смотрели на зеленоватую воду, на поверхности которой лопались большие пузыри воздуха.
И тогда она повторила:
— Мне нужно с тобой поговорить, Поль.
— Я тебя слушаю, моя любовь.
Она прокашлялась. Никогда еще я не видел, чтобы у нее был такой смущенный и жалкий вид.
— Поль, я только сейчас начинаю понимать, что такое наше приключение. Видишь ли, мне кажется, что это сон. В течение многих лет я ждала такого мужчину, как ты.
Эти слова были бальзамом для моего сердца. Я поцеловал ее в висок и почувствовал, как она задрожала от этой ласки.
— Поль… Присутствие моего сына опустило меня на землю. Я немного сожалею об этом, но ты знаешь, что жить в вечной эйфории невозможно.
Что, черт побери, она хотела этим сказать? Она казалась серьезной и говорила с чрезвычайной старательностью.
— Есть вопрос, которого мы никогда не касались. Все произошло так быстро, в таком круговороте… Это финансовый вопрос.
Я пожал плечами.
— Какие мерзкие слова и какие мерзкие мысли! Я не богат, но обладаю небольшим личным наследством, которое, слава Богу, избавляет меня от забот такого рода.
— Тебя — да, но не меня. Я скорее бедна. Мои скудные доходы с трудом позволяют мне поддерживать Доминика в ожидании, когда он встанет на ноги, поэтому можно считать, что я на твоем иждивении.
— Что за нелепая идея! Разве ты не моя жена?
— Конечно, но…
— Тогда вопрос исчерпан, больше к нему не возвращаемся. Ее лицо нервно передернулось.
— Наоборот. Ты знаешь, дорогой, что я упряма и хочу решить этот вопрос. Нужно было пройти через это.
— Хорошо, я тебя слушаю. Какую экстравагантную идею ты мне преподнесешь?
— Поль, я старше тебя… Нет, не перебивай. Кроме того, я…я больна.
В который раз я ощутил жестокий ожог в груди. Я повернулся к ней. Сидя на корточках, я напряженно всматривался в ее усталое лицо, выискивая признаки какой-либо болезни.
— Ты больна, Мина?
— Да, сердце… Об этом знают только я и мой врач. У меня был инфаркт. Очень тяжелый приступ.., два месяца назад. Я чуть не умерла. Может быть, поэтому я и решила снова выйти замуж, чтобы получить хоть немного ласки и покоя, которых мне всегда не хватало.