Рабское великодушие чиновников из прокуратуры на самом деле не слишком дорого им стоило. Трое мертвых иностранцев в машине, убитых за что положено — за свою преступную деятельность — другими преступниками, никого не заинтересуют. И уж точно не в данный момент. Они передадут результаты вскрытия, а тела как можно скорее вышлют на родину с этим южно-американским адвокатом, единственным человеком, способным пролить хоть какой-то свет на предполагаемое сведение счетов. Строго следуя букве закона, без лишних отсрочек и мозгокрутства.
И последняя информация, переданная аджюданом Кребеном, ничего в этом деле не изменит. Кому охота копаться в чужом дерьме? У каждого свои тараканы. Это касается и подполковника Массе дю Рео, зажатого между иерархией, очень (или слишком?) заботящейся о поддержании имиджа организации, и судебной машиной, закоснелой в бюрократизме, где все занимают круговую оборону, стоит кому-то из своих оказаться в опасности?
Массе дю Рео пришел на паркинг, где его поджидал шофер, но не сел в машину, а заявил, что предпочитает прогуляться. Свернув на аллею Жюль-Гэд, он снова миновал здания трибунала и оказался возле сада Гран-Рон.
Зимой по вечерам парк закрывали для посетителей, и офицер несколько мгновений неподвижно простоял возле ограды, глядя на пустынные аллеи.
— Тяжелый день, генерал?
Поискав глазами собеседника, Массе дю Рео обнаружил человека, сидящего в темноте на картонной коробке в нескольких метрах от него. Подполковник подошел.
Клошар слоями напялил на себя какое-то тряпье. На шею было накручено несколько шарфов, один из которых закрывал уши и макушку. Вокруг валялись полиэтиленовые мешки, две винные бутылки, пустая и полная, кусок хлеба и открытая консервная банка.
— Тяжелый.
— Ты вовсе не выглядишь счастливым.
Массе дю Рео позволил себе улыбнуться.
— Мне это знакомо. — Бомж сказал что-то еще, но его слова потонули в шуме внезапно возникшего потока машин.
— Что вы сказали?
— Это твои парни доставляют тебе такое беспокойство, генерал?
— Скорее, те, что сверху.
— Ты слишком хорошо работаешь, вот что.
— Откуда у вас такие сведения?
— Когда начальники берутся за своих подчиненных, девять шансов из десяти: это потому, что подчиненные у них хорошие. — Своими гнилыми зубами клошар оторвал кусок резинового хлеба и протолкнул внутрь глотком вина. — Знаю, самого из-за этого уволили.
— Сочувствую. — Подполковник помолчал. — Моя история чуть более комическая.
— Верю. — Клошар порылся в одном из своих мешков. — Есть хочешь?
— Нет, спасибо.
Вокруг сквера несся бесконечный поток машин — час пик.
— Во народу-то! Все возвращаются домой. У меня был дружок, так он называл это «большим караваном». — Он снова впился зубами в хлеб. — Раньше я тоже возвращался домой на тачке, как эти козлы. — Бездомный продолжал свой монолог, не обращая внимания на Массе дю Рео. Он поносил всех этих долбаков без гордости и чести, которые обманули, сделали его, а прежде вышвырнули вон, как кусок дерьма, стоило ему открыть пасть, чтобы защитить правду.
— Где вы работали?
— В синдикате.
— В каком?
— Не суйся не в свое дело, генерал. У нас с тобой компании разные, и в моей еще есть нормальные парни.
— А я, значит, не отношусь к «нормальным парням», — начал Массе дю Рео притворно обиженным тоном.
— Откуда мне знать, я с тобой не знаком. Проблема-то не в синдикате, проблема во мне и моей чертовой глотке.
— Правда?
— Увы…
— Мне это знакомо.
Мужчины понимающе переглянулись.
— Тяжеленько копаться в себе, а, генерал?
— В общем, да. — Прислонившись спиной к ограде, Массе дю Рео присел возле клошара.
— Ты во всем разуверился?
— Возможно.
— У тебя и правда слегка потерянный вид. Черт подери! Солдат, который теряется. Мать твою, нам нельзя.
— Жандарм.
— Чего?
— Я жандарм, а не солдат. Но вы правы, нам тоже не давали приказа теряться.
— Никак не пойму, как я до этого дошел.
— Не важно, я тоже.
— Как я уже сказал, нам нельзя.
Массе дю Рео снова поднялся на ноги.
— Я пойду, — ему было неловко так резко обрывать разговор, — быть может, до скорого.
Он еще не сделал и нескольких шагов, когда клошар снова окликнул его:
— Эй, генерал, — он указывал на «большой караван», — если ты разуверился, этими-то кто займется?
Воткнув иглу в ляжку, мотоциклист скривился от боли.
Стефани Пети́ прекратила уборку и смотрела, как он делает себе укол.