С этими словами отец высоко поднял эти будто тяжелые, как железная цепь, четки высоко вверх, словно ожидая чего-то.
Начальник Цянь отступил на шаг, сдвинул вместе ноги, привел в порядок широкие рукава, отбросил их, упал на колени, стукнулся лбом об пол и слезно воскликнул:
– Верный слуга, начальник уезда Гаоми Цянь Дин желает императрице долгой жизни!
Потом он встал и сказал:
– Не я осмеливаюсь утруждать нефритовые стопы бабушки. Вас приглашает к себе генерал-губернатор провинции Шаньдун его превосходительство Юань.
Не обращая внимания на слова начальника Цяня, мой отец, перебирая руками четки и высматривая геккона на крыше, произнес:
– Господин начальник уезда, кресло, на котором сидит простолюдин, пожаловано ему самим государем, и согласно официальным установлениям, в кресле следует признавать государя!
Лицо начальника Цяня тут же побагровело, сделавшись темнее сандала. Похоже, он был вне себя от гнева, но сдерживался, не смея выказать его. Мне казалось, что отец, заставивший господина встать перед ним на колени, уже и без того перевернул небо и землю, смешал чиновников и простой люд. Зачем, спрашивается, вынуждать начальника опускаться на колени второй раз? Нужно вовремя остановиться. Матушка говорила: император – чиновник большой, но он далеко на краю небес; начальник уезда – чиновник маленький, но он совсем близко, прямо перед тобой. И этот служака может придраться к какой-нибудь мелочи, и мы получим по первое число. Отец, начальник Цянь человек совсем не безропотный. Я уже вам рассказывал, как мой хороший приятель Сяокуй плюнул в сторону его паланкина, и ему тут же переломали все ноги.
Вращая глазами, начальник Цянь холодно спросил:
– В этом кресле государь где и в какое время сиживал?
– В восемнадцатый день последнего месяца года Земляной Свиньи в зале Человеколюбия и Долголетия императорского дворца государыня императрица выслушала доклад начальника дворцового охранного отряда Ли Да о моей деятельности и соблаговолила в нарушение правил принять у себя простолюдина. Государыня пожаловала простолюдину четки, позволила простолюдину сложить меч и встать на праведный путь. Потом она велела просить награды у государя. Государь встал и сказал, мол, мне нечего подарить тебе, но, если тебя не смущает его тяжесть, можешь увезти с собой вот это кресло.
На мрачном лице начальника Цяня мелькнула презрительная усмешка:
– Я особым талантом и знаниями не блистаю, малообразован и ограничен, но сколько я ни читал сочинений, древних и современных, китайских и иностранных, мне не встречалось упоминание об императоре, который с легкостью передал бы собственное седалище другому человеку, не говоря уже о том, чтобы пожаловал его палачу! Вы, бабушка Чжао, не слишком ли перебрали с этим враньем? Смелость в голову ударила? Что же ты не утверждаешь, что государь пожаловал тебе и владения Великой Цинской империи за триста лет, сто тысяч л и гор и рек? Вы в министерстве наказаний столько лет упражнялись с мечом, наверное, должны знать кое-какие государственные установления. Так позвольте спросить, эта искаженная передача высочайших указов, поддельные святыни, клевета, возведенная на головы императрицы и императора, как должны наказываться по закону? «Казнью тысячи усекновений» или «Разрубанием по пояснице»? Полным истреблением рода или казнью родственников преступника?
Отец ты мой, откуда с утра пораньше такое беспричинное сумасбродство? Это ведь навлечет на нас страшную беду. Я испугался так, что душа ушла в пятки, и, торопливо бухнувшись на колени, стал молить о пощаде.
– Начальник Цянь, если мой отец тебя обидел, разруби его на куски и скорми собакам, поделом ему, но мы-то двое вас не раздражали, беду не навлекали, вы уж сделайте милость, не истребляйте наш род. Если вы нас истребите, кто будет носить вам мясо и вино? К тому же моя жена только что призналась, что беременна! Если уже истреблять весь род, то может быть обождать хотя бы, пока она родит?
Меня высмеял советник Дяо:
– Ты, Чжао Сяоцзя, тупица порядочный, раз уж речь идет об истреблении рода, тут уж косят траву и вырывают корни, будет убита вся семья и ни одного побега не останется. Неужели можно оставить твоего сына, чтобы он продолжал род и дальше?
Подошедший отец пнул меня и выругался:
– Проваливай отсюда, размазня! Когда все спокойно, еще держишься почтительным сыном, а как наступила беда, становишься совсем никчемным? – Отругав меня, он повернулся к начальнику Цяню: – Если у вас, господин начальник уезда, есть подозрения, что я распространяю клевету и дурачу народ, почему бы вам не съездить в столицу и не поспрашивать государыню и государя? Если же дальняя дорога вам в тягость, нелишне по возвращении спросить его превосходительство Юаня, он, почтенный, наверняка узнает это кресло.