— А, все равно они все в Центральной Европе. Ее и зовут-то вовсе не Вайолет.
— А как? — спросила Роберта.
— Да так, что дядя Г. никогда не мог правильно написать или произнести ее имя. Он подцепил ее тыщу лет назад в Будапеште в посольстве. Она чрезвычайно зловещая дама и совершенно сумасшедшая. Наверное, это ее цыганские предки или что-то в этом роде заставили ее взяться за колдовство. А дядя Г., разумеется, по этому поводу бесится от злости, поскольку сам он не чернокнижник.
— Наверное, — сказала Фрида, — дядя Г. боится, что она наведет на него порчу.
— Ну что ж, это вполне в ее репертуаре, — отозвался Генри. — Она в самом деле зловещая старая ведьма. Меня при виде ее просто жуть берет. Она похожа на белую жабу. Готов на что угодно поспорить, что под одеждой она скользкая и холодная.
— Заткнись, я тебя умоляю, — простонала Фрида. — Впрочем, я совершенно не удивлюсь, если ты прав. Генри, давай где-нибудь остановимся и позавтракаем. Я умираю с голоду, и Робин, наверное, тоже.
— Придется идти к Анджело, — ответил Генри. — Он отпустит в кредит.
— У меня есть немного денег, — робко вставила Роберта.
— Нет-нет! — вскричала Фрида. — У Анджело слишком дорого, чтобы платить наличными. Мы припишем все к счету Генри, а у меня с собой столько, что на чаевые вполне хватит.
— Может быть, у Анджело еще закрыто, — усомнился Генри. — Который час? Чувство времени совершенно теряется, когда встаешь так рано. Смотри, Робин, мы выезжаем на Пиккадилли-серкус.
Роберта уставилась через плечо шофера в лобовое стекло и впервые в жизни увидела Эрота.
Великие города в воображении тех, кто никогда в них не был, представляются в виде символов: Нью-Йорк — как линия горизонта с небоскребами, Париж — река и горбатый мост, Вена — Дунай и песня, Берлин — единственная прямая улица. Но для жителей бывших британских колоний символом Лондона стала куда более уютная и простенькая вещь. Это маленькая фигурка, стремительно взлетающая вверх над круглой площадью, элегантный викторианский божок с греческим именем — Эрот с Пиккадилли-серкус. Именно под натянутым луком Эрота многие провинциалы впервые узнали теплое чувство, которое нашептывало им: «Это Лондон». Именно это место провинциал привыкает с невиданной наглостью именовать средоточием вселенной. Именно здесь он стряхивает с себя суету приезда, обнаруживая, что ноги его ступают по лондонской мостовой, — и вдруг чувствует себя счастливым.
Так было и с Робертой. Из машины Миногов она увидела окружность Пиккадилли, огромные плавно скользящие омнибусы, море лиц, движение вокруг Пиккадилли-серкус и вдруг почувствовала, что сердце защемило.
— Он совсем не такой большой, — удивилась Роберта.
— На самом деле — совсем маленький, — откликнулся Генри.
— Я не хочу сказать, что он не впечатляет, — уточнила Роберта. — Это просто... мне кажется, что мне очень хочется оказаться как бы посреди всего этого...
— Понял, — ответил Генри. — Давай вылезем. Пройдемся до угла, до Анджело.
Он обратился к шоферу:
— Заезжайте за нами через двадцать минут, хорошо, Мэйлинг?
— О, образовалась пробка, — обрадовалась Фрида. — Это наш шанс. Пошли.
Генри открыл дверь и взял Роберту за руку. Она выбралась из машины. Путешествие, корабль, океан — все ускользнуло куда-то в прошлое. Новое переживание захватило Роберту, и шум, именуемый Лондоном, поглотил ее.
Глава 3
Приготовления к шараде
Миноги жили в двух квартирах, занимавших весь верхний этаж здания, которое именовалось Плезанс-Корт-Мэншнс. Плезанс-Корт — всего лишь коротенькая улочка, которая соединяет Кэдоген-сквер с Леннокс-гарденс, а многоквартирный дом стоит на углу. Роберте фасад здания показался просто отталкивающим, но вестибюль был обставлен по-новому и выглядел вполне уютно. Бледно-зеленые стены, толстый ковер, тяжелые кресла и огромный камин создавали впечатление роскоши. Огонь в камине бросал блики на хромированную сталь лифта в центре вестибюля и на панель с прорезями, куда вставлялись таблички с фамилиями жильцов. Роберта прочла самую верхнюю надпись: «Лорд и леди Чарльз Миног. 25, 26. Дома». Генри проследил направление ее взгляда, быстро подошел к панели и покрутил хромированный стальной язычок.
— «Лорд и леди Чарльз Миног. Нет дома». Так-то оно лучше будет, — пробормотал Генри удовлетворенно.
— Ой, правда?! — вскричала Роберта. — Их нет дома?
— Да нет же, — отозвался Генри. — Тсс!
— Тсс! — повторила Фрида.
Они слегка повернули головы к входной двери. На тротуаре перед домом стоял невысокий человечек в котелке и сравнивал табличку на доме с адресом на конверте. Он посмотрел на фасад дома и стал подниматься по ступенькам.
— В лифт! — скомандовал Генри.
Роберта в полном остолбенении вошла в лифт. Швейцар, грузный и величественный в темно-зеленом мундире с кучей медалей, вышел из-за конторки.
— Привет, Стэмфорд, — обратился к нему Генри. — Доброе утро. У Мэйлинга в машине есть кое-какой багаж.
— Я прослежу, сэр, — поклонился швейцар.
— Большое вам спасибо, — вежливо проговорили Миноги, а Генри, чуть понизив голос, добавил: — Его светлости сегодня утром дома нет, Стэмфорд.
— Вот как, сэр? — откликнулся швейцар. — Спасибо, сэр.
— Поехали, — сказал Генри.
Швейцар закрыл за ними двери. Генри нажал кнопку, и с металлическим вздохом лифт повез их на верхний этаж.
— Стэмфорд не развозит жильцов на лифте, — объяснил Генри. — Он здесь только для виду, да еще следит за служебными квартирами на первом этаже.
Через три дня фотографии лифта в Плезанс-Корт-Мэншнс появятся в шести иллюстрированных газетах и в папках отдела по расследованию убийств в Скотленд-Ярде. Его осветят вспышками фотоаппаратов, опечатают, опылят порошком для снятия отпечатков пальцев, измерят и опишут. О нем будут говорить миллионы людей. Лифту предстояло вот-вот стать знаменитым. Роберте он показался очень красивым, и она не заметила, что лифт, как и вестибюль, был модернизирован. Старое устройство для лифтера все еще оставалось в кабине — цилиндр с торчащей из него рукояткой, — но над ним располагался ряд кнопок. Квартира Миногов была на самом верху.
Они вышли из лифта на хорошо освещенную площадку, где находились две двери с номерами 25 и 26. Генри толкнул дверь номера двадцать пять, и Роберта шагнула через порог в прошлое. Ощущение «Медвежьего угла» из того самого часто повторяющегося сна снова нахлынуло на нее так пронзительно, что у девушки перехватило дыхание. Здесь ее встретил тот самый запах «Медвежьего угла»: ароматного масла, которым леди Чарльз курила в гостиной, турецких сигарет, срезанных цветов и мха. Наше обоняние действует как направленно, так и бессознательно. Во многих домах существует собственный приятный запах, который воспринимается нашим носом только полуосознанно, и он столь тонок и сложен, что его никак нельзя точно определить. Запах в доме Миногов — хотя в нем можно было выделить горящие кедровые поленья, ароматное масло и тепличные цветы — состоял из всех этих запахов по отдельности и еще из чего-то, что показалось Роберте ароматом самой их сути. Запах отбросил ее на четыре года назад, и, находясь под этим впечатлением, она заметила в глубине квартиры знакомые старые вещи: стол, гравюру с изображением китайского слоника. И странно знакомым показался голос леди Чарльз, которая воскликнула:
— Неужели старушка Робин Грей? Роберта от дверей кинулась в ее объятия.
Они все стояли здесь, в длинной гостиной, где в двух каминах потрескивали поленья, а цветы веселили глаз. Леди Чарльз, даже более стройная, чем прежде, еще как следует не проснулась и куталась в красный шелковый халат. На седых ее кудрях была сеточка. Ее муж стоял с ней рядом в своем утреннем виде, который Роберта так хорошо помнила: в руке газета, в глазу монокль, а тонкие волосы неопределенного цвета зачесаны гладко назад. Его светлые близорукие глаза сияли, когда он смотрел на Роберту; он послушно наклонил голову, готовясь встретить ее поцелуй. Близнецы — сверкающие белокурые головы и серьезные улыбки — расцеловали ее. Плюшка, школьница-переросток с детским жирком по всему телу, чуть не повалила Роберту, а одиннадцатилетний Майкл с облегчением вздохнул, когда гостья ограничилась рукопожатием.