Мне казалось, что как следователь я умер. После того что произошло, в лучшем случае можно было рассчитывать на бумажную работу в отделе краж или преступлений против нравственности. Я ожидал быть загнанным в самый пыльный угол конторы, где вред от меня был бы минимален.
Судьба распорядилась иначе.
Я снова оказался в «змеиной яме», той самой, где когда-то начинал под руководством Левина. Управление полиции решило укрепить наш участок дополнительными штатными единицами – возможно, именно поэтому я и оказался здесь. Но мера была выбрана, мягко говоря, не самая эффективная. Слишком много шума и бестолковой суеты – вот что в лучшем случае получается из этого. Последнее ни для кого не секрет. Прежде всего для тех, кто хоть немного знаком с работой в «змеиной яме».
Итак, я беру латексные перчатки. Мальчик все еще стоит у окна, наполовину скрытый рождественской звездой. На вид ему лет шесть-семь. Большие глаза, темные кудрявые волосы. Я поднимаю руку в знак приветствия и с удивлением вижу, что он, не меняясь в лице, делает то же самое.
– Кто-то должен поговорить с ним, – говорю я.
– С кем? – Мауритцон удивленно оборачивается.
– С парнем.
– Дойдет очередь и до него.
Мауритцон права. Уже стемнело, и окна, выходящие на задний двор, гаснут одно за другим. Некоторые загораются снова, потому что мои коллеги уже отправились в обход по квартирам. Я достаю из внутреннего кармана куртки таблетку – первую с начала смены. Она маленькая и круглая, как буква «О» на клавиатуре. Я любуюсь ею. При одной мысли о том, как я отправлю ее в рот, где она растворится, меня прошибает холодный пот. Я слишком хорошо знаю это чувство, когда тебя будто медленно завертывают в хлопковое одеяло и мир вокруг обретает правильные пропорции. Взвешиваю таблетку в руке и кладу обратно в карман. И тут же жалею, что не воспользовался ею.
– Где его мобильник? – спрашиваю я Мауритцон неожиданно низким, хриплым голосом.
– Погибшего? Ни малейшего понятия. Может, под ним?.. Вообще, надо бы его перевернуть. Хочу взглянуть на спину.
Она кивает двум помощникам в форме. Оба лет на десять меня моложе и дрожат, предположительно от холода. Мауритцон дает им латексные перчатки, и они помогают перевернуть тело так, чтобы она могла изучить его спину и заднюю поверхность ног.
Земля под телом Томаса Хеберса красно-бурого цвета. Кровь растопила снег, превратив его в коричневую жижу лилового оттенка.
– Все-таки крови на удивление мало, – замечаю я.
– Это мороз, – бормочет Мауритцон, продолжая разглядывать мокрую спину трупа. – Он ускорил отмирание функций организма. – Хмурится. – А вот это уже интересно…
В спине мужчины зияет колотая рана, примерно на уровне сердца.
– Нож? – спрашиваю я.
– Похоже на то.
Мауритцон поворачивается к помощникам:
– Верните его в прежнее положение.
– И позвоните Габриэлю Бирку, – добавляю я.
– Разве у него не выходной? – спрашивает один из молодых людей.
– Официально – да.
– Не может ли это в таком случае подождать до завтра?
Я поднимаю глаза от тела Томаса Хебера на помощника, ощущая очередной приступ тошноты. Пульс учащается. Страх, маленькое гадкое существо, поднявшееся вслед за мной на землю из преисподней, подбирается к самому сердцу.
– А сами-то как думаете? – отвечаю я помощнику. – Нам нужен руководитель следственной группы.
Парень оглядывается на своего товарища:
– Давай.
– Но он просил тебя, – отзывается тот.
– Действуйте…
Я чувствую, как вокруг меня сжимается пространство. Словно дома по периметру внутреннего двора движутся навстречу друг другу, грозя раздавить меня в лепешку.
Помощники вздыхают и удаляются. Мауритцон возвращается к своему обследованию. Из клуба доносится что-то вроде oh, what a laugh it would have been if daddy had seen mommy kissing Santa Claus that night[7], и Мауритцон подпевает без слов.
Вероятно, эти звуки плюс мысли об алкоголе и вызывают у меня новый приступ. Пот хлещет буквально из каждой поры. Я задыхаюсь и спешу – насколько в состоянии перебирать ногами, – прочь от места преступления, в переулок и дальше, на Дёбельнсгатан. Не знаю, как это выглядит со стороны, но я спотыкаюсь и жадно глотаю воздух. В глазах темнеет, и где-то между заградительной линией и трупом я валюсь на стену. Кирпич довольно холодный, но это лучше, чем на землю. Желудок выворачивает наизнанку. К горлу подступают непереваренные остатки хот-дога и кофе. И все это, смешавшись в однородную, дурно пахнущую жижу, вываливается на покрытый ледяной коркой снег с характерным булькающим звуком.
7
«Вот бы смеху было, если б это видел папа» (