— Одну минуту, — произнес Корбин.
Кендалл снова моргнул.
— Разбор репетиции подождет, — вздохнул Корбин. — Что вы хотите узнать?
Эта реплика придала ситуации сходство с той самой сценой, которая была примечательна исключительно своей скучностью и затянутостью.
— Вы выглядите уставшим, — сказала Шарин.
— И вы тоже, — откликнулся Клинг.
— Я и вправду устала.
Было уже около полуночи. Шарин позвонила в дежурку в одиннадцать и сказала, что она в городе...
Для любого уроженца этого города существовали Калмс-Пойнт, Маджеста, Риверхед, Бестаун — и Сити. Айсола относилась к Сити, хотя она и составляла всего пятую часть города. Шарин позвонила в дежурку и сказала...
...что она сейчас в центре и, если он по-прежнему хочет выпить кофе, они могут встретиться где-нибудь в верхнем городе, где она, собственно, и находится. Точнее, она сейчас в больнице Сан-Себастьяна. Потом Шарин обмолвилась, что она голодна как волк. Клинг сообщил, что он и сам еще не ел, и предложил одно недурственное местечко на Стеме. В половине двенадцатого — за пятнадцать минут до официального окончания смены — Клинг сломя голову вылетел из дежурки.
В настоящий момент Шарин поглощала пастраму с ржаным хлебом.
Она облизнулась и слизнула горчицу с губ.
— Я рад, что вы позвонили, — сказал Клинг. — А то я уже собирался выброситься из окна.
— Да ну?
— А что вы делали в Сан-Себастьяне?
— Пыталась перевести копа в больницу получше. Сегодня днем, сразу после того, как вы мне позвонили, одного офицера подстрелили между Денвером и Уэльсом...
— Девяносто третий участок.
— Да, девяносто третий. «Скорая» отвезла его в Сан-Себастьян, а это наихудшая больница во всем этом чертовом городе. Я добралась туда в шесть, выяснила, к какому врачу его направили, и забрала парня, пока его не прооперировали. Полицейские сопровождали нас всю дорогу до Буэнависты — с сиренами, с мигалками, — прямо как какую-нибудь крупную шишку.
— В общем, вы оказались в городе...
— Да.
— И позвонили мне...
— Ну да.
— ...просто, чтобы не терять времени даром.
— Правильно. И еще мне очень хотелось есть. А я задолжала вам одно приглашение.
— Ничего вы не задолжали.
— Нет, задолжала. Как вам гамбургер?
— Что? А, да. Наверное, неплохой, — сказал Клинг, взял с тарелки гамбургер и откусил большой кусок. — Правда неплохой, — подтвердил он.
— Почему вы все время на меня так внимательно смотрите? — спросила Шарин.
— Привычка.
— Плохая привычка.
— Я знаю. Но тогда не будьте такой красивой.
— Ну что вы.
— Почему вы убежали вчера вечером?
— Я не убегала.
— Ну, сократили нашу встречу.
— Вот это уже точнее.
— Но почему?
Шарин пожала плечами.
— Я что-то не то сказал?
— Нет.
— Я пытался понять, что же я такого сказал. Весь день сегодня пытался понять. Раз десять чуть было не позвонил вам — в смысле, до того, как все-таки позвонил. Что я такого сказал?
— Ничего.
— Ну скажите, Шарин. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы у нас все вот так вот сразу разладилось. Я хочу, чтобы... ну... Скажите, что я ляпнул.
— Вы сказали, что мне идет этот цвет.
Клинг посмотрел на нее.
— Ну и что?
— Я подумала, что вы имеете в виду, что этот цвет подходит к моему цвету кожи.
— Это я и имел в виду.
— Это навело меня на мысль, что вы звонили мне с улицы потому, что я чернокожая.
— Да, я помню. Вы меня спросили...
— И я подумала: а чего вы, собственно, от меня хотите? В смысле, может, белый господин собирается просто завалить домой к негритяночке? Я подумала, что мне не хотелось бы убедиться в том, что так оно и есть. Потому я решила, что будет лучше, если мы просто пожмем друг другу руки и распрощаемся, пока кто-нибудь из нас не задумался над этим вопросом слишком сильно.
Она откусила еще кусок от своего бутерброда и запила его пивом, стараясь не смотреть в глаза Клингу. Берт кивнул и тоже откусил еще кусок. Некоторое время они молча ели. Шарин уплетала бутерброд так, словно она не ела уже неделю, Клинг трудился над своим гамбургером с гораздо меньшим энтузиазмом.
— Ну а что вы теперь здесь делаете? — спросил он.
— Не знаю, — ответила Шарин и пожала плечами. — Наверное, я решила, что вы и в самом деле хотели как лучше и что вы могли бы сказать то же самое блондинке, одевшейся в черное, или рыжеволосой девушке в коричневом наряде, или что там еще кому идет.
Клинг подумал, что это уже не в первый раз. Когда Шарин чувствует себя неловко, она переходит на негритянский жаргон.
— Наверное, в конце концов я поняла, что вы не хотели от меня ничего такого, чего не могли бы хотеть от любой другой женщины...
— Нет, неправда, — возразил Клинг.
— Тогда я решила, что все в порядке. Да здравствует разнообразие! Верно? Что за черт. Если ты нравишься мужчине...
— Нравитесь.
— Ты же не будешь спрашивать себя, из-за чего ты ему нравишься — из-за цвета глаз или цвета кожи...
— И из-за глаз тоже.
— ...точно так же, как не станешь себя спрашивать, не потому ли он тебе нравится, что он такой белый.
— В смысле?
— Я имею в виду, что у него белокурые волосы и светлые глаза... А где эти чертовы веснушки? Я в первый раз пошла на свидание с белым мужчиной, не может же он...
— Правда?
— ...быть чуть более темной копией Чарли, не может же он...
— Правда, в первый раз?
— Да.
— И я тоже. В смысле — вы первая темнокожая женщина среди моих знакомых. Среди тех, с кем я пытался встречаться. То есть я надеюсь, что можно сказать, что я с вами встречаюсь...
— Можно, можно.
— Я на это надеюсь.
— Я тоже на это надеюсь.
— Хотите еще кофе?
— Да, пожалуйста.