— Это для чтения, — извиняющимся тоном произнес он.
— Я сам ношу контактные линзы, — примирительно сказал Риганти.
Водрузив очки на нос, Олли откашлялся, словно собираясь читать вслух, но все же делать этого не стал. Он молча прочел страницу. Перевернул ее. Прочел еще одну.
— Вы правы, — заявил он, покачав головой, — это действительно на редкость дурацкая пьеса.
— Я же вам говорил. Но... просто для примера... как бы вы провели этот допрос?
— Тот, который здесь описан?
— Да. Там, где он хочет узнать, неужели она никогда не думала...
— Понятно, — сказал Олли. — Ну, что бы я сделал... Я бы сказал: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво». Это ведь я с девушкой разговариваю, да?
— Да.
— Тогда тут надо быть поаккуратнее. Я имею в виду — вы ведь не можете разговаривать с девушкой точно так же, как с каким-нибудь долбаным вором, понимаете? Здесь надо говорить повежливее. Так что я сказал бы... А как ее зовут?
— У нее нет имени.
— То есть как — нет имени?
— Нету. Ее называют просто Дублерша.
— Тогда как же вы ее зовете, если у нее нет имени?
— А никак.
— Тогда это труднее.
— Почему?
— Потому что, если ее зовут Джейн, вы можете обратиться к ней: «Послушай, Дженни, давай мыслить здраво». Вы используете уменьшительное имя, понимаете? Не Джейн, а Дженни. Вы сразу же как бы устанавливаете с ней более близкие отношения. А если у нее даже нет имени, это здорово затрудняет дело.
— Ценное замечание.
— У всех людей есть имена.
— Кроме тех, которые действуют в этой пьесе.
— Ну-ну, — произнес Олли, покачав головой, и снова заглянул в сценарий. Потом он сказал: — Ну ладно, пусть даже без имени. Я бы начал так: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: „Эй, а почему бы мне не занять ее место?“ Разве вы не смотрите все эти долбаные фильмы, мисс? Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место? И как у подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? А у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, и старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — вы хотите сказать, что никогда не смотрели таких фильмов? Мисс, ну давайте мыслить здраво». Вот что бы я ей сказал.
— Великолепно, — прошептал Риганти. — Благодарю вас.
— А вам когда-нибудь приходилось целовать девушку в какой-нибудь пьесе, где вы играли? — поинтересовался Олли.
— Конечно.
— Интересно, а что делает «голубой», если ему в пьесе нужно поцеловать девушку?
— Понятия не имею.
— Да вы поймите, я же вовсе не говорю, что вы «голубой». Мне просто интересно, что они чувствуют в таких случаях. Вам не кажется, что потом они приходят домой и моют рот с мылом?
— Нет, не кажется.
— Мне просто любопытно. Значит, вы участвовали в таких сценах? В смысле — целовали девушку по ходу пьесы?
— Само собой.
— Но ведь кому-то да надо этим заниматься, я думаю. А? — спросил Олли и осклабился.
— Знаете, это не так легко, как вам кажется.
— Ну да. Должно быть, это вправду очень трудно — как следует поцеловаться с незнакомой девушкой на глазах у десяти тысяч зрителей.
— Совершенно верно.
— Могу поспорить. А вы когда-нибудь играли в постельных сценах?
— Конечно.
— А что они говорят девушкам, когда хотят, чтобы те разделись?
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто говорит, что нужно раздеться.
— Вы имеете в виду режиссера?
— Да, так что он им говорит?
— Ну, если сцена того требует...
— Давайте считать, что требует.
— Режиссер просто говорит: «Народ, а сейчас мы будем делать эту сцену». Что-нибудь в этом духе.
— И девушка просто берет и раздевается?
— Если сцена того требует.
— А в этой пьесе есть сцены с раздеванием?
— Нету.
— То есть Мишель Кассиди не раздевалась ни разу за всю пьесу, да?
— Ни разу.
— Так что у ее приятеля не было причин раздражаться из-за этого?
— Не было.
— Тогда из-за чего же он так взбесился, что нанес ей двадцать две раны?
— Если это действительно сделал он, — продолжал упорствовать Риганти.
— Да, конечно, он, кто ж еще, — сказал Олли.
— Возможно, это Энди.
— А кто он такой?
— Она. Андреа Пакер. Она играет Дублершу. Помните сцену, которую вы только что прочли...
— Да, верно.
Олли на некоторое время задумался, потом изрек:
— Нет, это не она. И не другая девушка.
— А почему нет?
— Потому, что они актрисы, — сказал Олли.
— Ну и что?
— Они обе смотрят кино.
Глава 10
Как только Карелла встал с кровати, он сразу же позвонил Риганти, надеясь договориться с ним о встрече на сегодня. Риганти сообщил, что вчера вечером с ним уже беседовал один детектив.
— Какой детектив? — удивился Карелла.
— Олли Уикс, — пояснил Риганти. — Это был очень ценный визит.
Карелла с недоумением подумал, что бы это могло означать.
— Если у вас есть сегодня немного свободного времени, — сказал он, — мы могли бы...
— Да, конечно, но я буду репетировать с девяти и до...
— Это ничего, мне все равно нужно поговорить еще кое с кем в театре.
— Ну конечно, приходите, — сказал Риганти. — Я буду рад поговорить с вами.
Карелла еще раз подумал, что такого ценного могло быть в визите Толстого Олли, и заспешил в душ.
Пробка на автостраде Фарлея задержала его на добрых сорок минут, и в театр он попал только в десять минут десятого. Карелла быстро огляделся по сторонам и с облегчением убедился, что на этот раз Олли его не опередил.
Риганти, одетый в джинсы, мягкие итальянские туфли и свободный свитер из хлопчатобумажной пряжи, уже находился на сцене вместе с Андреа Пакер. Этим утром на ней была зеленая мини-юбка, апельсинового цвета тапочки и такая же апельсиновая футболка, под которой не было лифчика.
Риганти пытался что-то объяснить режиссеру и автору пьесы, которые сидели в шестом ряду. Как понял Карелла, это было их обычное место. Карелла остановился у входа в зал, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и попытался разглядеть, есть ли в зале кто-нибудь еще.
— ...более жизненный подход, — говорил Риганти. — Более жизненное прочтение сцены.
— Погодите, дайте разобраться, — сказал Кендалл. — Вы говорите, что вы с Энди пришли сегодня в театр пораньше...
— В восемь утра, — сообщила Андреа.
Карелла звонил Риганти в половине восьмого.
— ...чтобы прочесть сцену, которую мы сейчас репетируем? — завершил свой вопрос Кендалл.
— Чтобы опробовать ее, — уточнил Риганти.
— Точнее, чтобы ее улучшить, — сказала Андреа.
— Улучшить? — насторожился Корбин.
— Ну, да. Чтобы улучшить, — признал Риганти.
— Новую сцену? — спросил Корбин.
— Просто чтобы посмотреть, сможем ли мы найти ключ к ней, — пояснил Риганти.
— Найти способ вжиться в нее, — сказала Андреа.
— Найти более жизненное прочтение, — добавил Риганти.
— Мою новую сцену? — словно не веря своим ушам, переспросил Корбин.
— Ну... да. Вашу... гм... новую сцену.
— Которая, между прочим, совершенно ужасна, — заявила Андреа.
— И правда ужасна, — поддержал ее Риганти. — Мы просто попытались найти ключ к ней, вот и все.
— Улучшить ее? — еще раз переспросил Корбин.
— Попытаться...
— Импровизировать? В моей новой сцене?
— Просто попытаться добавить немного реализма, — сказал Риганти и повернулся к Андреа в поисках поддержки.
— Привнести некоторые реалистичные черты, — сказала Андреа и ободряюще улыбнулась.
— Нет, спасибо, я считаю, что эта сцена достаточно реалистична, — холодно проронил Корбин. — И между прочим, импровизация существует для занятий в актерских классах, а здесь у нас репетиция пьесы. Так что давайте, если вы не против, пройдем новую сцену. Так, как я ее написал, пожалуйста. И будьте добры, с моими словами.