Пока он ржал, вызывая неодобрительные взоры прохожих, я вдруг подумала, что если Линник окажется убийцей, то он вполне может пристукнуть и меня, когда я буду сидеть за его компьютером и смотреть дискеты, взятые в столе у Вероники. Чтобы обезопасить себя, я решила прямо с порога довести до его сведения, что оперативник Сахаров знает, к кому я пошла и зачем, поэтому убивать меня просто глупо. Лишняя жертва — лишний срок.
— Нет, она не из этих, — наконец сказал Сахаров. — Фантазия у тебя, девушка, богатая...
— Я посмотрю, что ты запоешь, когда я сорву с преступника маску, — парировала я. — Вот тогда и потолкуем о моей фантазии. Сколько угодно. А пока вернемся к делу.
— Вернемся, — согласился он. — Значит, о левых доходах Жемалдиновой тебе ничего не известно?
— Нет. А тебе кто об этом сказал?
— Догадайся с трех раз.
— Пульс?
Вместо ответа Сахаров горько усмехнулся. Пульс сидел у него в печенках, это ясно. Ну а у кого он там не сидел?
Солнце нагревало асфальт, становилось совсем тепло. Я расстегнула куртку, мельком с удовлетворением вспомнив, что во внутреннем кармане у меня лежит конверт с дискетами и если б оперативник об этом знал, не был бы сейчас так любезен со мной.
— Прогуляемся? — предложил Сахаров, по моему примеру расстегивая куртку.
— Давай.
Мы встали и медленно, но как-то целенаправленно пошли по улице, свернули в переулок, через квадратную арку вышли на параллельную переулку улицу и остановились у подъезда с черной железной дверью. Возле двери на стене висела табличка, на которой металлическими белыми буквами было написано: «Корма», и пониже, помельче — «Издательство».
Я с недоумением посмотрела на Оникса. Зачем он приволок меня в «Корму»? Может, думает, что наш убийца работает там?
Оперативник не ответил на мой взгляд. Он, казалось, вообще обо мне забыл. С задумчивым видом он надавил кнопку звонка. Откуда-то сбоку послышалось раздраженное шипение динамика, потом искаженный голос, непонятно, мужской или женский, спросил: «К кому?»
— К главному, — негромко, без скидки на бракованную технику, сказал Сахаров.
Дверь щелкнула, словно выстрелила в нас с глушителем, и приоткрылась на палец. Мы вошли.
Внутри было тихо, никто не стоял у входа и не встречал нас с поклонами. Мысль о поклонах навевал холл, какой-то японский, хоть я никогда не бывала в японских холлах. Проем в стене, завешенный вертикальными деревянными жалюзи, разукрашенными нелепыми драконами; белые дурацкие цветы из бумаги вокруг лампочки; неправдоподобная чистота. Здесь было очень неуютно, и по-японски, и по-русски.
Но и без поклонов нас тоже никто не встречал.
Сахаров, ничуть этим не смущенный, сразу же прошел вперед, резко свернул направо, в узкий короткий коридорчик, и постучал в белую дверь с золотой ручкой. Я, естественно, не отставала от него ни на шаг.
Пока мы шли до этой двери, я вспомнила, что «Корма» — то самое издательство, которое печатало все произведения Кукушкинса. Лишь тогда мне сразу стало все тут понятно и даже комфортно.
Не дожидаясь ответа на стук, Оникс толкнул дверь.
В комнате, неожиданно довольно большой, оказались всего два человека. Один из них поднял голову, взглянул на нас равнодушно и снова уткнулся в кипу машинописных страниц, лежащую перед ним. Второй, кареглазый парнишка, узнал Сахарова, вскочил ему навстречу и с улыбкой, но забыв поздороваться, сказал:
— Прохоров еще не вернулся, а главный у себя. Проводить вас к нему?
— Да, — коротко ответил Сахаров.
За парнишкой мы пошли по лабиринту крошечных игрушечных коридорчиков и наконец остановились у такой же белой двери с золотой ручкой. От той двери ее отличала красивая табличка: «Главный редактор Зобин Б. И.».
Парнишка стукнул прямо в табличку, потом сунулся внутрь, нам предоставив любоваться на его джинсовый зад и грязные задники кроссовок.
Я толкнула Оникса локтем и, когда он посмотрел на меня, взглядом спросила его, что мы тут делаем. «Так надо», — тоже взглядом ответил он.
— Входите, — повернулся к нам парнишка.
Мы вошли. Маленький симпатичный кабинет, ничего японского. Европейский ремонт, как и во всем помещении издательства, здесь выглядел как-то по-домашнему. Не офис, а комната в квартире какого-нибудь знаменитого писателя или журналиста.
Сам хозяин кабинета все же напомнил мне японца. Глазами. Вернее, разрезом глаз. Остальное лицо у него было вполне русское. Некоторые люди про такие лица говорят «русопятые». Толстый нос пятачком, толстые бледные щеки, толстый подбородок... Я словно свинью описала. На самом деле главный редактор Зобин Б. И. не был похож на свинью. На директора мясокомбината — возможно, на пьющего профессора археологии — еще более возможно. Умный спокойный взгляд и вопросительная, полуприглашающая-полуостанавливающая улыбка расположили меня к нему.