— Пусть постарается вспомнить всех. Это очень важно. Скажите ей, что это очень важно, — твердо говорил Оникс, глядя на главного все тем же змеиным взором, который у него появился здесь. — И пусть составит список. Завтра же. Я заеду к вам... нет, лучше сразу к ней и возьму его.
Зобину явно не хотелось созваниваться с Тамарой и особенно просить ее об одолжении. Но в голосе оперативника был такой металл, вроде титана, что он не решился отказать ему. И тут же в глазах главного мелькнуло что-то, успокоившее его. Наверное, вспомнил, что может сослаться на требование правоохранительных органов, заранее ощутил интерес к этому, а заодно и к себе бывшей подруги и заметно повеселел.
— Сделаю. Сейчас же и позвоню.
— Хорошо. Всего доброго.
Сахаров быстро поднялся и двинулся к двери, едва не забыв меня. У порога он обернулся, встал на миг, пропустил меня вперед. Я услышала «счастливо» главного в ответ на свое «до свидания» и в тот же момент оказалась в коридоре. За мной, нетерпеливо подталкивая меня в спину, шел оперативник.
— Мне только наручников не хватает, — сердито сказала я Ониксу, когда мы очутились на улице. — Что ты идешь сзади, как конвоир, и еще толкаешься?
— Да, наручников тебе не хватает, — отрешенно произнес Оникс и без перехода сказал: — Знаешь, я носил «Новый мир» с рассказами Климова одному филологу... в Литературный институт... Он говорит, что стили похожи, но утверждать, что это один и тот же автор — нельзя. Либо я должен привлечь к этому делу еще парочку экспертов и подождать хотя бы дня три...
— Постой! — ошеломленная, перебила его я. — Чьи стили похожи? С кем ты сравнивал Дениса?
— С Кукушкинсом, с кем же еще? — удивленно посмотрел на меня Сахаров.
Взгляд его, снова змеиный, менялся. Вот уже он смотрел на меня не с удивлением, а с подозрением, затем, положив руку мне на плечо, по-доброму, как больную, спросил:
— Может, это ты их обоих убила?
— Я тоже вчера об этом думала! — оживилась я. — Даже у Пети спрашивала, страдаю ли я раздвоений личности. Потому что сама никак не могу вспомнить, убивала или нет.
— И что ответил Петя?
— Петя ответил... Подожди, что ты там говорил насчет Кукушкинса? Ты полагаешь, что Кукушкинс — Денис?
Это предположение и поразило, и рассмешило, и ужаснуло меня. Мадам явно перестаралась. Получилось так, что она, сама того не желая, направила оперативника по ложному следу. Но как мне переубедить его? С чего начать? Судя по его виду и настроению, он решительно вознамерился выяснить, кто же на самом деле скрывается под псевдонимом Кукушкинс. Уж не подозревает ли он Кукушкинса во всех преступлениях?
С одной стороны, мне самой было страшно интересно узнать настоящую фамилию любимого писателя. А с другой стороны... Надо же искать убийцу. А Оникс Сахаров тратит время на посторонние дела...
Он рассуждал о чем-то, не спеша вышагивая рядом со мной и обходя все выбоины и трещины в асфальте с прибалтийской аккуратностью; я не слушала, занятая важной проблемой: сказать ему, что он ошибся адресом, или нет? А если я и скажу, разве он меня послушает? Усмехнется, как Миша, и ответит, что разберется во всем без меня... А то еще и прибавит-язвительно: «Какая ты умная!»
Я действительно была умная, потому что ничего говорить ему не стала. Мы дошли до метро и там распрощались. Оникс вернулся к автобусной остановке, а я поехала к Линнику. Он давно уже меня ждал...
Глава двадцать вторая
Линник торчал в окошке, обозревая улицу, и, когда увидел меня, замахал обеими руками. Давно мне так не радовались. Впрочем, если убийца — он, то в этом нет ничего странного. Жертва сама идет в руки, отчего ж не порадоваться?
И все же я сомневалась в виновности Паши. Во-первых, он чист и прямодушен; во-вторых, он — лучший друг Миши. А несмотря на обилие современных кинофильмов и литературных произведений с героями, предающими дружбу, я как-то не верила, что такое может случиться в действительности. По мне, чтобы предать, нужно прежде всего по определенным причинам подойти к этой крайней черте. А затем пережить столько, что впору собирать вещички и устраиваться на жительство в психиатрическую лечебницу. Потому что для нормального человека предательство — настоящее — не пройдет так просто. Оно будет мучить его беспрестанно, днем и ночью, в любом месте, и, разумеется, окружающие быстро заметят, что с ним творится что-то неладное.
Да, со дня гибели Миши я ни разу не видела Линника в его обычном легком настроении. Но это можно объяснить горечью утраты. Мы все с того дня немного не в себе. То шутим, то замолкаем и замыкаемся в себе, то страдаем... Чтобы постичь психологию настоящего преступника, надо знать, каким он был до совершения убийства, а не после. Такова моя теория. Еще раз повторю: я считаю, что предательство дает не мгновенный (в этом случае — дневной, недельный) срыв, а длительный, очень заметный со стороны. Что касается Паши, я в упор не помню, каким он был до. Я его, кажется, и не видела довольно долгое время. Разве что на студии, мельком.