Значит, Саша мне изменила? Саша?! Мне?! Что сделать с ней? Убить, развестись? Стой, стой, стой… Если Клишин соврал насчет твоего вечернего посещения, то почему он не мог насочинять, что переспал с Сашей? Значит, свою невиновность ты принимаешь за постулат, а ее — нет? Это подло. Надо спросить и все узнать у нее и вместе подумать, что мы можем противопоставить этому бредовому обвинению, вот и все. Рассказать все это беременной женщине? А если ей станет плохо, если что-то случится с ребенком? Но если меня посадят, будет еще хуже. Суд ей и ребенку не пережить, хватило первого мужа-убийцы. Можно подумать, что все, что с ней случается, — рок. Саша! Ей так досталось, столько пришлось пережить, а я поверил запискам какого-то сумасшедшего. Нет, надо выяснить все это сегодня и сейчас».
Он подошел к сосне, на которой висел умывальник, плеснул ледяной водой в лицо, стало полегче. Леонидов фыркнул, промокнул капли полотенцем и пошел искать жену.
Она сидела в саду на табуретке и грелась на солнышке, подставляя его лучам уже загорелое лицо и бледные плечи. Алексею были видны коричневые веснушки на ее щеках. Заглянув ей в лицо, он тихонько позвал:
— Саша!
Жена открыла глаза, улыбнулась ему, и Алексей уже без всяких слов поверил всему, что расскажет сейчас эта женщина. Потому что просто любил ее, и все.
— Саша, у нас неприятности. Только не вздрагивай так и не переживай. Давай вместе подумаем, что делать, и расскажи мне, ради бога, правду.
— Правду? Какую правду?
— Про тебя и про Клишина.
— Про Пашу? А что случилось?
— Только спокойно. Знаешь, пришел тот капитан, Михин, он дал мне почитать несколько листков, в которых, — ты спокойнее только, — Клишин пишет, что переспал с тобой, а я, будто бы из ревности, задумал его отравить. И отравил.
Александра так возмутилась, что сначала даже не поняла, что мужа обвиняют в убийстве:
— Какая чушь! Клишин со мной переспал! Да я выгнала его, он тут бродил и лез со своими слюнявыми поцелуями! Тоже мне, неотразимый и всесильный! Что он себе вообразил?
— Саша, он много чего вообразил, возможно, из мести. Знаешь, как говорят: нет дыма без огня. Ты вчера так резко оборвала рассказ о нем, что я решил, что пламя все-таки было. Должна быть веская причина, чтобы оболгать человека. Чем ты ему насолила?
— Это обязательно нужно рассказывать?
— А тебе нужно, чтобы я сел в тюрьму?
— Ну хорошо. Давай пойдем сядем куда-нибудь в тень, у меня плечи сгорят.
— Посмотри, старая яблоня еще цветет, наверное, поздняя? — Алексей кивнул на завалившуюся набок яблоню с подпорками, окруженную вверху розовой душистой дымкой.
Они сели на лавочку, в тень. Саша вздохнула:
— До сих пор не верю, что Павел мог такую гадость про меня написать. Было бы из-за чего. Все, что у нас с ним было, — история такая давняя и детская, что просто смешно. Знаешь, не очень-то приятно вспоминать первую любовь, думаю, она никогда не бывает счастливой. В пятнадцать лет все слишком по-детски, делаешь кучу глупостей, веришь в то, что все чувства светлые, что будешь любить до гроба, а все кончается поцелуями на скамейке.
Я тебе рассказывала, что Пашу в школе девчонки доставали любовными записками и как он заявил, что пойдет на свидание только к девушке, способной написать что-то достойное, маленький литературный шедевр? Меня это задело, я разозлилась и написала.
— Ты была в него влюблена?
— Сначала нет, он казался мне таким самодовольным, таким… ну, слишком уверенным в себе, и девчонок было жалко, это же мерзко, когда так издеваются? Правда?
— И что же ты написала?
— Стихи. Знаешь, не в высоком смысле поэзия, а так, обычная банальность.
— Нет, мне очень интересно, чем ты зацепила такого ценителя, как Клишин?
— Я прочитаю несколько строчек, прочитаю, чтобы ты отстал.
Ну и так далее.
— Неплохо. Я не знаток поэзии, но рифма складная.
— Вот именно, только рифма. В пятнадцать — это уже неплохо. Паша пригласил меня в кино, как это было тогда принято. Мы стали встречаться. Конечно, вся женская половина школы умирала от зависти, но мне было не по себе. Знаешь, у меня в то время было немного другое представление о любви, я же была домашней девочкой, отличницей, да и написала стихи, только чтобы осадить Пашу. Я испугалась.