Это все, что смог узнать Павел. Еще раз вглядевшись в снимок узколицего человека с волевым взглядом и короткой стрижкой, положил фото на стол.
— Знаете его? — спросил Свирин.
— Знаю. Это Георгий Кирьяков, он же Косой. В том, что Джона в Нью-Йорке обстрелял он, у меня нет сомнений.
— У меня тоже. Не может быть другого русского по кличке Косой, который сейчас живет в Нью-Йорке и прямо там выходит на дело с автоматом, снабженным глушителем. — Свирин осторожно провел по столу ладонью. — Черт… Последнюю неделю из-за этого Косого начальство три раза вызывало меня на ковер.
— И почему, Федор Андреевич?
— Потому что он обратился с жалобой к американскому правительству, что ФСБ пыталась его похитить, чтобы затем вывезти в Россию.
— Но этого не было?
Ответом был красноречивый укоризненный взгляд Свирина.
— Паша, конечно, не было. ФСБ очень хотела бы вывезти Косого в Россию, но официальным путем.
— Что, он много у нас наследил?
— Очень много. На нем висят несколько десятков заказных убийств и убийств в ходе разборок, множество корыстно-насильственных преступлений, квалифицированных вымогательств, мошеннических действий с ценными бумагами и так далее. И как венец — мошенническим и насильственным путем установленный контроль над крупнейшим предприятием по производству и переработке цветных металлов, Сибирским алюминиевым комбинатом, который, по самым скромным оценкам, стоит на международном рынке десять — двенадцать миллиардов долларов. Но Косой ухитрился приобрести восемьдесят процентов акций, то есть практически весь комбинат, всего за сто миллионов. А это, между прочим, объект стратегического значения.
— Да уж. И как же ему это удалось?
— Паша, у нас в России иногда такое случается. — Свирин посмотрел в окно скучным взглядом. — Как раз в это время в Сибири наблюдался всплеск загадочных смертей и явно заказных убийств, так что выводы делайте сами.
— Я их уже сделал.
— Надеюсь. Кроме того, недавно выяснилось, что во время Афганской войны Косой стал предателем и работал на моджахедов.
— Даже так?
— Даже так. Мне удалось встретиться с одним бывшим афганцем, который колесил по всей России, скрываясь от Косого. Фамилия этого человека Заболоцкий, правда, сейчас он Веретенников, потому что, боясь Косого, взял фамилию жены.
— Интересно. И чем же вызван его страх?
— Тем, что в Афгане, под Кандагаром, в подземном городе он видел то, чего не должен был видеть. Он был снайпером, затем, после того как в его гнездо попала мина, его взяли в плен. Вскоре он приполз в часть, истекая кровью, с правой рукой, обрубленной по кисть, — моджахеды поступали так со всеми нашими снайперами. Так вот, он рассказал, что после того, как ему отрубили руку, его страшно избили и, решив, что он мертвый, положили с другими трупами. Но он пришел в себя и увидел, как Косой по одному режет наших пленных, измученных, избитых, всех в крови, со связанными руками.
— Режет?
— Да, режет. Ставит их на колени и кончает одним движением по горлу большим ножом. Так он зарезал семь человек. После этого Заболоцкому удалось выбраться из подземного города и доползти до своих. Его увезли в тыл, в военный госпиталь в Туапсе, и оттуда в нашу контору какими-то окольными путями пришло письмо главврача Туапсинского госпиталя, сообщавшее, что, по словам Заболоцкого, старший прапорщик разведвзвода их полка Георгий Кирьяков был предателем и, уходя якобы в разведку, занимался тем, что убивал наших пленных. Но когда наши люди с огромным трудом разыскали Заболоцкого, он сказал, что написал это письмо в горячке и ничего плохого о Кирьякове сказать не может. Но, видимо, потом совесть его все же замучила, он позвонил нам и все рассказал. Так что сами понимаете, какой у Косого набор.
— Серьезный набор.
— Очень серьезный. ФСБ очень хотела бы добиться экстрадиции Косого, чтобы здесь его судить. Но все должно быть сугубо официально.