– Ой, не надо, – сказал Розов, поднял предплечья, чтобы защитить руками лицо.
– Он меня застрелить хотел, – пожаловался мужику в куртке другой, в майке. – У, гнида.
Развернувшись, он с неожиданной для своей комплекции силой ударил Николая Семеновича в живот. Розов вскрикнул, застонал, сгибаясь пополам, и пропустил встречный крюк в нижнюю челюсть. Лестничная клетка в его глазах перевернулась вверх ногами, но уже через несколько секунд встала на прежнее место.
– Застрелить меня хотел.
Голос соседа по подъезду доносился откуда-то сверху, словно из другого мира. Видимо, находясь в обмороке, Розов получил ещё несколько ударов по лицу и корпусу, но даже не почувствовал боли. Кровь стекала тонкой струйкой из рассеченный брови, попадала в левый глаз. Сам Николай Семенович стоял на карачках, плохо соображая, что происходит, он поднимал голову кверху, стараясь хоть что-то разглядеть. Он подумал, что это дикое бессмысленно избиение никогда не прекратиться, что его забьют до смерти. На секунду показалось, что истязатели ушли, ретировались, но тут чья-то тень нависла над Розовым, заслонив свет лампочки. Розов поморгал глазами, увидел мужика в майке и тут же получил тычок острым носком ботинка в живот. Охнув, Розов повалился на левый бок. Кровь мешалась со слезами боли, от этой боли хотелось кричать и выть диким голосом.
Но Николай Семенович, ещё сохранявший остатки самоконтроля, решил: крикни он сейчас – и его убьют прямо на этом цементном полу, выложенном керамической плиткой. Розов позволил себе лишь слабый, сам собой вышедший из груди стон. Он слышал, как двое мужчин, только что жестоко избивавшие его, о чем-то переговариваются между собой.
«Ну, забыл», – сказал один. «Тогда спустись и принеси», – ответил другой. Розов старался понять, уловить смысл разговора, но почему-то не мог этого сделать, отвлекала, не давая сосредоточиться, острая пульсирующая боль в животе. Он снова застонал, чуть громче, чем прежде, решив про себя, что печень лопнула. Еще он подумал, что вот сейчас из кармана его брюк вытащат ключи, обчистят квартиру, до нитки, до последней щепки, а его труп оставят в пустых стенах. Стерев ладонью кровь с глаза, Розов рассмотрел, что теперь на площадке остался только тот мужик в куртке. Ханыга в майке куда-то исчез.
Но вот шум, раскрываются двери якобы сломанного лифта, он возвращается, протягивает своему дружку какую-то штуку, палку вроде. Что это? Не разобрать. Николай Семенович собрал последние силы, чтобы последним отчаянным криком позвать на помощь соседей, но не успел рта раскрыть. Мужчина в куртке, широко размахнувшись, ударил Розова монтировкой сначала по бедру правой ноги, затем по предплечью правой руки.
Розов явственно услышал хруст ломающихся костей и потерял сознание.
Глава 6
Егоров проглотил ложку мороженого, показавшегося приторно сладким и, сделав глоток такого же сладкого кофе с молоком, поморщился, с отвращением посмотрел на пирожное, корзиночку с заварным кремом, украшенную ядовито-красным цукатом. Девушка, сидящая с ним за одним столом, доедала свое мороженое и, кажется, не отказалась бы ещё от одной порции. Оглядев полупустой зал с высокими потолками, огромными неуютными витринами, выходящими на улицу, Егоров поежился. Трудно найти более неподходящее место для доверительного разговора с девушкой. Следовало пригласить эту Веронику в небольшой домашний ресторанчик, накормить сытным обедом и уже после трапезы под рюмку ликера или коньяка задать несколько вопросов. Впрочем, Вероника сама выбрала это кафе-мороженое и горячо настаивала на этом выборе, вольному воля.
Егоров выложил на стол сигареты и зажигалку.
– Можно ещё мороженого заказать. Тут большой выбор.
– Можно, – кивнула Вероника. – Когда я с этим справлюсь.
– Вы не торопитесь, – Егоров, наблюдая за жадным прожорливым ртом Верноники, подумал, что и сам он будучи слушателем Высшей школы КГБ на аппетит не жаловался, да и сейчас поесть не дурак. – А я вот мороженое не люблю, – сказал он, – то есть люблю, но не очень. Как его съем, так у меня настроение почему-то портится. Странно, правда? – идиотский вопрос и вообще разговор идиотский, но надо же как-то налаживать контакт с девахой.
– А у меня наоборот настроение поднимается, – Вероника откусила пирожное, запила его кофе – Сладкое стимулирует мозговую деятельность, а о фигуре заботиться мне ещё рано. Обмен веществ нарушается после тридцати, а пока я очень худая, – она подняла на Егорова бесцветные глаза, выпрашивая комплимент.
– Фигура у вас спортивная, – отозвался Егоров, решивший, что этой девушке комплименты перепадают нечасто. Плоская, неженственная, с прямыми русыми волосами, очки её портят, нос слишком длинный. – Сразу видно, что вы занимаетесь спортом. Или я не угадал?
– Не угадали, – Вероника вдруг показала Егорову острый язык в белом налете заварного крема. – Ничем таким не занимаюсь. Время жалко терять на глупости.
– И правильно, – поддакнул Егоров, не зная, как подступиться к Веронике. – В вашем возрасте о другом думать нужно, о будущем, – он многозначительно свел брови.
– Вот я о нем и думаю, – Вероника доела мороженое. – Меня ведь в институт не папашка богатенький приткнул. Сама попала, с третьей попытки. Подготовительное отделение, репетиторы, которым я платила из своего кармана. Подрабатывала чертежницей и уборщицей по совместительству. Себе в лишней тряпке отказывала, но решила поступить в престижный институт. А своих решения я не меняю.
Глаза Вероники за стеклами очков блеснули металлической искоркой.
– Это похвально, похвально такое стремление к знаниям и все такое, – Егоров с трудом подбирал слова, но получалось не то, не к случаю, с каким-то лживым пафосом. Он открыл карточку меню. – Вот тут мороженое интересное указано из манго или вот из папайи. Не хотите попробовать? – когда Вероника кивнула, он подозвал слонявшегося без дела официанта в белой жилетке, заказал порцию мороженого из манго с шоколадом. – У вас тут указано, что коньяк есть, – он ткнул пальцем в карточку.
– Есть ещё и текила. Пользуется спросом, советую попробовать.
– Нет, дружок, лучше уж я по старинке коньяком отравлюсь. Триста в графинчике сделай, – он с запоздалой вежливостью посмотрел на Веронику. – Можете, ликер?
Вероника молча покачала головой.
– Только не рассказываете мне, что не перевариваете пьяниц, – Егоров повеселел. – Такие правильные девушки всегда презирают пьяниц.
– Но вы-то не пьяница, – Вероника вспомнила о пирожном.
– Я-то как раз пьяница, но умело маскируюсь под трезвенника, – Егоров достал из пачки новую сигарету. – Так о чем я бишь только что говорил? Кажется, об учении. Что оно свет. Или наоборот, не важно.
– Мы говорили о том, что в институте я оказалась не благодаря деньгам или связям своих родителей. Сама себе лбом дорогу пробила. А родители у меня бедные. Я бы даже сказала, очень бедные. Но честные, – Вероника презрительно усмехнулась. – М-да, бедные, но честные, добродетельные. Если, конечно, бедность и честность считать добродетелью. Но не о них разговор. Я мыла лестницы, чтобы заработать на приличного репетитора, а других в институт просто приводят за ручку родители.
– Действительно, несправедливо, – покачал головой Егоров, решив, что девочка ещё не избавилась от юношеской категоричности в суждениях. – Но, как принято говорить в таких случаях, жизнь все расставила по местам. Теперь вы учитесь вместе с дочками и сынками всяких там шишек. Но, в отличии от них, вы приобрели опыт, закалку.
– Вы хотите убедить меня в том, во что сами не верите, – Вероника поправила очки. – На одних все блага мира падают с неба, другим достаются по тройной цене. Лично я плачу втридорога.
– Мир несправедлив, – изрек Егоров первую же банальность, пришедшую на ум, заметив, что противоречит сам себе. Чтобы не вдаваться в детали несправедливого мироустройства и окончательно в них не запутаться, он прикурил сигарету. – И вам когда-нибудь повезет по крупному. Если не везло до сих пор, повезет позже.