Айвори помолчал, а затем постучал пальцем по обложке журнала для регистрации иллюстраций. Глаза его заблестели.
— В этом бизнесе я двадцать лет и думал, что времена первых полос для меня уже миновали. Думал, что шансов у меня больше нет.
Гриссом направился к лестнице, а Айвори снял трубку и почти закричал:
— Остановите печать!
Любой, кто бы его сейчас увидел, мог уверенно сказать, что в душе у издателя «Хэмпширского обозревателя» Оррина Айвори все поет.
Глава пятая
Письменный стол красного дерева в кабинете Гейл весь завален старыми тетрадями и кипами пожелтевшей бумаги. По полу тоже разбросаны бумаги. Гейл склонилась над ними, беря то один лист, то другой и безучастно вглядываясь в написанное. Все это нужно привести в порядок. Скоро она снова начнет работать. Но на это потребуется страшно много усилий. А пока она облокотилась о стол и устало закрыла глаза.
Гейл провела на этом свете почти тридцать лет и за эти годы переживает только вторую смерть. Первая — самоубийство мужа три года назад. Гейл только тогда поняла, что в Джорджии ее ввели в заблуждение. В шумном доме, где она росла, правил матриархат. Смерть здесь не считалась чем-то неестественным или страшной карой и потому особого ужаса не вызывала. Оставшиеся жить довольно скоро переключали свое внимание на проблемы, волнующие живых.
Ребенком Гейл каждое лето проводила у своей двоюродной бабушки Норы, в сонном доме из красно-бурого кирпича в Стейтлерс-Кросс, городишке, который, как пылинка, осел в предгорьях Джорджии. Нора была крупной женщиной с красными губами, угольно-черными крашеными волосами, похожими на театральный парик, и голосом, каким-то средним между птичьей трелью и лягушачьим кваканьем. Во всяком случае, такой она запомнилась Гейл. Когда ей было тринадцать, Нора неожиданно умерла.
Спустя некоторое время после похорон члены семьи, все еще в тяжелых траурных платьях, собрались в доме, чтобы начать долгую процедуру перебирания вещей покойной. Они свалили свои плащи в прихожей и нерешительно смотрели друг на друга, как бы спрашивая, с чего начать. В доме пахло затхлостью, будто Нора умерла не неделю, а несколько лет назад. Здесь же была и Гейл, не очень горевшая желанием копаться в темных шкафах Норы. Вообще-то она довольно неплохо знала дом, перерыла все книжные полки, на которых многие книги были изрядно изъедены червями. Заглядывала она и в шкафы — там тоже ничего вдохновляющего не было. Темные пятна от протекших духов так и оставались на одежде неотстиранными, а пыль на полках образовывала причудливые картинки. Нет, все это Гейл совсем не вдохновляло.
Вопрос решила бабушка. Она оглядела трех своих дочерей и внучку, затем откинулась на спинку огромного кресла, обитого зеленым бархатом.
— Возьмите Гейл Олден, — приказала она, — и покажите ей все. Если найдете что-нибудь интересное, разбудите меня. — Она сделала знак всем удалиться и закрыла глаза.
Женщины поднялись вверх по лестнице в спальню Норы и принялись там открывать ящики шкафов, шкатулки и коробки, задвинутые под кровать. Вначале сестры переговаривались шепотом, потом этот шепот перешел в бормотание, и, наконец, они захихикали. Женщины со смехом примеряли костюмы, рассматривали альбомы фотографий, перебирали пачки истлевших писем, сломанные ювелирные украшения. Почти каждая вещь вызывала вопросы: что бы это могло означать? Откуда это у Норы? Каждая безделушка одновременно что-то рассказывала и что-то скрывала. Три дня спустя, когда открыли последний ящик, Гейл уже твердо решила, что станет историком.
Дом этот она покинула, так собственно и не уяснив, что же это такое смерть. Встреча с трагической гибелью предстояла ей в далеком будущем. А пока конец жизни для Гейл был лишь мифом, и ничем иным. Умирали только старые женщины. А что им еще оставалось? Солнце придавало их коже вид запыленного пергамента, а дрожащие руки уже ни на что не годились, разве только снимать нитки с поношенных юбок. Это все было как-то даже забавно. Вот и Нора уже перестала быть старухой, заставлявшей Гейл каждый вечер после ужина пересчитывать столовое серебро. Теперь эта Нора превратилась для девочки в предмет материальной культуры — в книги, письма, одежду, использованные железнодорожные билеты на дне ящика стола.
Настоящая смерть и настоящее горе настигли Гейл совершенно неожиданно — тринадцать лет спустя, когда уже в ее доме детективы Скотланд-Ярда начали перебирать ее собственные «предметы материальной культуры». Вот эта смерть наконец достала Гейл, ухватила своими страшными зубами и трясла до тех пор, пока не изгрызла всю душу.