Глава 11.
Вторник принёс очередной «сюрприз».
Утром Калошина на входе перехватил молоденький участковый Виктор Майборода.
– Товарищ майор, разрешите обратиться? Мне позвонила гражданка Самохина. У её соседки что-то происходит непонятное. Она не может достучаться до неё.
– Старшина! По-моему, вы обладаете полномочиями поехать и разобраться. В каком случае вызвать нас, вам должно быть хорошо известно.
– Я понимаю, но Самохина сказала, что вы вчера были у её соседки, и та вам не открыла.
– Соседка кто? Жуйко? – Калошин почувствовал, как сердце от нахлынувшего волнения жестко ударило в грудину.
– Да, она назвала эту фамилию. – Участковый виновато посмотрел на майора: – Я недавно на этом участке, ещё не всех знаю.
– Ладно, жди! Сейчас поедем! – Калошин обратился к дежурному: – Где Дубовик?
– У Сухарева, – кивнул тот на дверь с табличкой «Канцелярия», – уже полчаса, как пришёл.
Калошин стремительно шагнул к закрытой двери, но в этот момент она распахнулась, и навстречу майору вышел Дубовик. Едва поздоровавшись, Калошин в двух словах объяснил ему всё, и они, не сговариваясь, направились к машине. За ними последовал участковый.
У ворот дома Жуйко их встретила вчерашняя знакомая соседка. Она вприпрыжку заспешила им навстречу, затараторив издали:
– Вчера поздно вечером, даже можно сказать, ночью заглядывала, – между занавесками видно, – сидит, выпивает. Свет горел долго – я потом ещё раз выходила. Утром встала – свет горит, посмотрела: она сидит так же, как вчера, в той же позе. Стучу – не открывает. Боюсь я что-то…
Калошин громко стал стучать в двери, а Дубовик в сопровождении Самохиной отправился к окну, прикрытому цветными занавесками. Свет в комнате горел. Через небольшую щелку между полосками ткани был виден край круглого стола, бутылка и рука с зажатым в ладони стаканом.
– Посмотрите, ничего не изменилось? – отступив от окна, обратился Дубовик к женщине.
Она заглянула, приложив ладонь к глазам, и отпрянула:
– Как неживая… – прошептала побелевшими губами.
Дубовик, ничего не сказав, направился к крыльцу, где Калошин продолжал изредка стучать по тонкой дверной створке.
– Геннадий Евсеевич! Не стучи. Похоже, опоздали мы… – Дубовик обреченно махнул рукой. – Давай старшина за понятыми, а вы, – он повернулся к женщине, – можете принести какой-нибудь подходящий инструмент для взлома?
Она, тихо ойкнув, часто затрясла головой и собралась идти, но Калошин, кивнув на дверь, остановил её:
– Тут такая щель, что крючок можно поднять ножом. Взгляни, Андрей Ефимович, – он достал складной нож и, открыв его, просунул лезвие в щель, – немного поднатужимся… – крякнув, откинул крючок. – Ну, вот и всё.
В доме ощутимо пахло водочным перегаром, и ещё, какой-то свой, едва уловимый, запах чужого быта вплетался в резкий алкогольный дух. Но во всем присутствовал порядок. Постель была аккуратно застлана дорогим покрывалом, такое же лежало на широкой тахте. За большим круглым столом сидела высокая полная женщина. Голова её, лежащая на вытянутой руке, которой она сжимала наполовину наполненный стакан, была неестественно вывернута, другой рукой она держалась за оттянутый ворот дорогой шёлковой блузки. Накрашенные яркой помадой губы были перекошены страшным смертельным оскалом и выпачканы засохшей пеной. Даже на отдаленном расстоянии было понятно, что женщина мертва.
– Что скажешь, Геннадий Евсеевич? – хмуро спросил Дубовик.
– А скажу, что мы почему-то везде опаздываем, – таким же тоном ответил Калошин. – О причинах смерти скажут наши эксперты, но, похоже, отравление.
– А почему опаздываем, не знаешь? – задумчиво спросил Дубовик, осторожно пройдясь по комнате. Остановился возле комода, внимательно посмотрел на флаконы с духами: были здесь и «Малахитовая шкатулка», и «Цветок Грузии», и «Красная Москва» на самом видном месте. Не дотрагиваясь до них руками, майор низко наклонился и обнюхал флаконы. – Да, аромат!
Пока участковый вызывал группу, Дубовик успел заглянуть в шкаф. Довольно придирчиво осмотрев все вещи, висящие на плечиках, он так же, как и у комода, повдыхал запахи, исходящие от одежды. Калошин, удивленно посмотрев на него, многозначительно хмыкнул: