– Василий! Если дернется в сторону, стреляй, не задумываясь, – выходя из машины у подъезда Марты Гирш и идя рядом с Дубовиком с правой стороны, сказал Калошин.
– А вот этой радости я тебе, майор, не доставлю, – все так же спокойно сказал Дубовик и снова дерзко усмехнулся.
Марта была дома. Открыла с какой-то потаенной радостью. Калошину показалось, что она была готова броситься в объятия Дубовика. Тот же галантно склонился к её руке.
То, что произошло в следующую минуту, не понял ни Калошин, ни Доронин. Они услыхали лишь металлический щелчок и слова Дубовика:
– Ну, здравствуй Анна Штерн! Или лучше «Виола», или «Анютины глазки»?
Вой раненной волчицы ударил в уши стоящих в дверях мужчин. Ещё не все понимая до конца, Калошин вдруг увидел близко эти глаза, который столько времени прятались за вуалью длинных ресниц. Не из кокетства она их прятала: в них жила непередаваемая простым языком ненависть.
Женщина в бессильной ярости бросилась на Дубовика, но он вдруг совершенно безжалостно ударил её сбоку по шее, от чего она тряпичной куклой упала к ногам своего недавнего воздыхателя, тут уж ему на помощь поспешили товарищи, которые не сразу пришли в себя от всего происходящего.
В машине она, придя в себя, с призрением смотрела на мужчин и без стеснения подтягивала ажурные чулки, задрав подол халата, и пиная, сидящего рядом с ней, Дубовика острыми каблуками домашних элегантных туфель.
– Мадам, вы портите мой внешний вид, – спокойно, отодвигаясь поближе к двери, но зорко следя за каждым движением преступницы, произнес Дубовик. – А мне ещё сегодня на свидание к девушке идти, – и, глянув на Калошина в зеркало заднего вида, подмигнул.
Того просто трясло от возбуждения. Он не мог понять, что было первичным: или его гордость за майора, или злость на него за то, что вслепую использовал их, или же, радость за дочь. Где-то в глубине души ворохнулось сожаление о том, что женщина, впервые за много лет привлекшая его внимание, оказалась страшным человеком, убийцей, шпионкой и ещё черт знает кем, но тут же угасло, уступив место рассудку.
Когда оперативники привезли Марту в отделение и поместили её в камеру, Горячев не нашелся, что сказать, и лишь спросил:
– А почему она в домашнем халате?
– Извините, женщин в бессознательном состоянии не раздеваю! – с иронией бросил Дубовик.
– Пусть бы сама переодевалась, – пожал плечами прокурор.
– У нее руки заняты, – Дубовик выставил вперед запястья и поводил ими, сводя и разводя в стороны, – причем, на много лет!
– А-а, да-да, – сообразил, наконец, ошарашенный всем произошедшим, Горячев и пошел в кабинет Сухарева. Дубовик насмешливо посмотрел ему вслед.
То, что это была преступница, поняли все и сразу.
Моршанский резво потрусил допрашивать её, но получил такой отпор, что оставил свою затею, только с виноватым видом сказал Дубовику:
– Пусть пока успокоится. Допросить её прошу тебя, я буду присутствовать. Ты на них благотворно действуешь, – и со вздохом оглядел атлетическую фигуру майора.
Дубовик только снисходительно усмехнулся, впрочем, от допроса не отказался. Ему и самому очень хотелось узнать все подробности и жизни, и преступлений этой необыкновенно красивой женщины, которая по воле рока стала настоящей злодейкой. «А ведь могла бы кого-то осчастливить и родить таких же красивых детей», – думал Дубовик, глядя на сломавшуюся, но по-прежнему неприступную, Анну Штерн, «страшную женщину», которая сама ломала и рушила чужие судьбы.
Сухарев метался от телефонов, трещавших без умолку, в канцелярию, поручая Маше накрыть хоть где-нибудь стол, сбегать в буфет за коньяком, конфетами. Тут же её останавливал, требуя то отослать телефонограмму, то отпечатать приказ. Возбуждение его было понятно: дело, которое могло помешать отрапортовать о достижениях приданного ему отделения, было с блеском раскрыто, пусть и не его «орлами», а самим майором КГБ, но умалять заслуги своих оперативников он не позволит, да и сам Дубовик не страдает излишними амбициями – славой поделится всегда.
Горячев, сидя в кабинете подполковника, нервно курил, вздыхал и краснел, придумывая, как лучше, без ущерба своему прокурорскому достоинству, принести извинения Дубовику, а также оправдаться перед генералом КГБ, которому так опрометчиво поспешил доложить о ненадлежащем поведении его подчиненного. Тут же оправдывал себя тем, что Дубовик просто обязан был посвятить его в план операции, о которой знал, оказывается, только он и его коллега капитан КГБ Ерохин. Они же вдвоем и нашли труп Шапиро, который Марта оставила в домике своей, так называемой, тетки на краю города, где та проводила лето, выращивая сомнительного качества овощи. Она, безусловно, была настоящей теткой Марты Гирш, только вот сама Марта была расстреляна немцами в Осиповичах, а её документы переданы завербованной ими Анне Штерн. Из-за внешнего сходства с настоящей Мартой и своих полуслепых глаз женщина не почувствовала подмены, да и видела свою племянницу в последний раз году в тридцатом.