В юности Цвейг с друзьями долгие часы просиживал в кофейнях, обсуждая искусство и личные вопросы: «Первооткрытие именно последнего, самого нового, самого экстравагантного, необычного… было нашей страстью»{75}. И при этом высший и средний класс наслаждались ощущением полной надежности жизни: «Дом страховался от огня и ограбления, поле – от града и дождя, тело – от несчастных случаев и болезней».
Угрозу, которую представлял собой Гитлер, мало кто распознал сразу. «Те немногие писатели, кто действительно дал себе труд прочитать книгу Гитлера, иронизировали – вместо того чтобы проанализировать его программу – над витиеватостью его бумажной прозы»{76}, – пишет Цвейг. Газеты заверяли читателей, что нацистское движение вот-вот рухнет. А потом возникла новая успокоительная мысль: став канцлером, Гитлер, конечно же, «расстанется с вульгарными приемами антисемитского подстрекателя».
Грозные предзнаменования следовали одно за другим. В австрийские города у германской границы проникали группы немецкой молодежи, «они вербовали, грозили тем, кто не признавал себя их сторонником, что они за это поплатятся». И в итоге «все расселины и трещины между нациями и классами, которые с трудом замазывало время компромиссов, разверзлись и стали пропастями и безднами»{77}.
И все же «нацизм в своей бессовестной технике обмана остерегался обнаружить всю крайность своих целей, прежде чем мир попривыкнет. Они осторожно опробовали свой метод: всегда лишь одна доза, а после нее – небольшая пауза. Всего лишь одна-единственная пилюля, а затем какое-то время выжидания, не окажется ли она слишком сильной, выдержит ли совесть мира и эту дозу»{78}.
Никто не хотел расставаться с обычной жизнью, с привычками и повседневной рутиной, и люди не готовы были поверить в то, что их свободы будут у них так быстро отняты. Как может новый правитель Германии «прибегнуть к насилию в государстве, основанном на законности, где большинство в парламенте было против него и каждый гражданин государства считал свои свободу и равноправие обеспеченными торжественно принятой Конституцией»?{79} Это безумие в двадцатом веке не может затянуться, говорили они.
2. Новые культурные войны
Смерть объективности «освобождает меня от обязанности быть правым». Теперь «требуется лишь быть занятным»{80}.
В пророческой статье 2005 года Дэвид Фостер Уоллес[15] рассуждал о том, что с появлением все большего числа новостных источников – печатных, телевизионных и онлайн – возник «калейдоскоп информационных возможностей». В качестве одного из парадоксов этого небывалого медийного ландшафта, породившего множество идеологических новостных каналов (включая немало правых, например, Fox News и The Rush Limbaugh Show), Уоллес отмечал укрепление «релятивизма именно такого сорта, который отвергают культурные консерваторы, то есть общедоступность и обесценивание знания, когда «истина» становится лишь вопросом точки зрения и политического интереса»{81}.
Эти слова написаны более чем за десять лет до президентских выборов-2016, и они до жути точно описывают культурный ландшафт при Трампе, когда истина все больше «в глазах смотрящего», факты легко перетасовываются и вообще они – социальный конструкт, мы словно бы перенеслись в перевернутый мир, где оказались выворочены наизнанку все прежние представления и отношения.
Республиканская партия, некогда оплот поборников холодной войны, и Трамп, пришедший к власти под лозунгом «закон и порядок», отмахиваются от угрозы, которую представляет собой российское вмешательство в американские выборы, а республиканские члены конгресса поговаривают о тайном заговоре в недрах ФБР и Министерства юстиции{82}. Подобно иным представителям контркультуры 1960-х годов, новые республиканцы отвергают рационализм и науку. В первом раунде культурных войн многие из «новых левых» отвергали идеалы Просвещения как атавизм прежнего патриархального и имперского мышления. Теперь на идеалы разума и прогресса набросились правые, увидев в них проявление либерального заговора, направленного на подрыв традиционных ценностей, или же подозрительную примету яйцеголового элитизма. Параноидальные страхи насчет правительства все более смещались от левых, которые винили военно-промышленный комплекс в развязывании Вьетнамской войны, к правым: тролли альт-райтов и республиканские члены конгресса теперь дружно винят так называемое «глубинное государство» в злоумышлении против президента.
15
Дэвид Фостер Уоллес (англ.