Весь его квадратный вид и добродушное лицо производили хорошее впечатление на окружающих, но с посторонними он был гораздо более любезен и мягок, чем с ней. Его скупость вообще не поддавалась объяснению, потому что у него был небольшой, но собственный бизнес: его фирма занималась ремонтом квартир. Деньги у него всегда водились, и дело было не в них, а в отношении.
В ту ночь с Данькиным приступом Жанна поняла, что рядом с ней нет никакой стены, никакого мужского плеча, вместо них — пустое место. Как входишь в комнату, садишься на стул и вдруг падаешь на пол: стула нет. Вот ведь вроде взялась рукой за его спинку, услышала скрип деревянных ножек по полу, и я всего лишь хотела присесть?!
Жанна даже не стала ничего Леше озвучивать. Достаточно было сказать самой себе, что замечательный и добрый в душе Леша — это ее безумная фантазия. На самом деле есть только пустота, даже не пустота — воронка, которая втягивает в себя ее дни, внимание, ее любовь.
Николай Кошкин был журналистом и писал для всякого рода гламурных журналов. Кошкину было тридцать пять лет, свое резвое перо он ценил недешево и часто писал заказные статьи про политику под псевдонимом Антон Вышегородский. На поприще журналистики они и познакомились.
На данный момент букетный период в их отношениях закончился, они проводили вместе все свое свободное время. Кошкин был высок, худощав, он следил за собой: консультировался у стилиста, покупал одежду только хороших марок, часто посещал модные тусовки — это было частью его работы, его имиджа.
Отношения Жанны с Николаем, как Василий Иваныч понял из разговора с Ариной, были теплые. Оба были ироничны, талантливы. Николай представил Жанну матери, даме с бурным прошлым в советской литературе. Та вела себя с ней подчеркнуто вежливо, но за глаза говорила сыну всякую чушь: желала ему невесту с «приданым» — предпочтительно иностранку (ездит же он за границу) или дочку олигарха (разве же он не мил, не очарователен?), в крайнем случае — звезду экрана (это двинуло бы вверх частоту упоминаний Кошкина в светской хронике).
Жанна приезжая? Да еще с больным ребенком от другого мужчины? Значит, она худородная, у нее плохая кровь. Нет, не о такой невестке для сыночка мечтала мадам Кошкина. Ведь перед ее мальчиком кто только копытами не бил!
Кошкин развел женщин по сторонам: общался с мамой и с Жанной по отдельности. Пока это всех устраивало. В общем, он показал себя вполне взрослым мальчиком и от матери не зависел ни в чем. Красивая и умная Жанна была окружена ореолом успешности, славы, причастности ко всему, что он так любил: гламурные тусовки, последние страницы журналов со светскими персонажами, ювелирные выставки, показы мод.
Жанна подходила Кошкину как нельзя лучше. Они и выглядели рядом хорошо — как дружная и ладная пара. Ребенок Жанны тоже ничем ему не мешал, он жил в другом городе. Кошкин считал обязательными галантность и деликатность по отношению к своей женщине, им всегда было о чем поболтать при встрече. А в будущее он пока не заглядывал.
Так вкратце выглядела их история. Кошкин иногда приезжал за Жанной в отель, забирал ее с работы и вез куда-нибудь потуситься. В «Солейль» все его знали.
Но Василий Иваныч хотел так же познакомиться с мамой Кошкина, которую здесь еще никто не видел.
Маша была соседкой Жанны по лестничной площадке. Василий Иваныч сам говорил с ней прошлой ночью. Девочка была напугана до полусмерти и искренне расстроена, она не показалась ему опасной или способной на преступление. Вся квартира в цветах, как у его мамы на Ленинском.
Но кто его знает? Ее поколение казалось ему иногда прилетевшим с Марса. Вдруг у девчонки есть приятель, постарше да понаглее? Вдруг она что-то знала и что-то сказала? Навела невольно?
Ему хотелось еще раз встретиться и поговорить с ней спокойно, обстоятельно.
Оперуполномоченный Сонных опросил той ночью всех соседей Жанны по подъезду.
Никто ничего не видел и не слышал. Не помнил ничего подозрительного. Не терял ключей от домофона. Не называл кода, при наборе которого открывалась дверь. Хотя, чтобы открыть такую дверь подъезда, самому Василию Иванычу понадобилось бы от силы три минуты.
В квартире не осталось никаких следов — нападавший орудовал в перчатках. На полу ни волосинки, ни соринки — такое впечатление, что и об этом он тоже позаботился. Никто не слышал ни возни, ни шума — правда, и время было уже позднее, полночь.
И все же Василий Иваныч твердо знал — какой-то след всегда остается.