А с другой стороны, некоторые люди — неправильные и вроде плохие. Но они почему-то нравятся, и с ними легко. А некоторые люди правильные до того, что от них аж подташнивает, и ничего с этим поделать невозможно.
Маша завела будильник на полдевятого, обошла квартиру, закрыла дверь на все замки и на задвижку. Она опять установила перед входной дверью кастрюлю с вилками и ложками. Уже привычным жестом заблокировала дверь комнаты дощечкой. Сунула мобильник под подушку. Повернулась на правый бок и заснула крепким сном без сновидений.
Глава 19
Он любил ее и знал это о себе — как знал, что на левой руке у него два изувеченных пальца, средний и указательный, которые плохо двигаются и могут подвести, если берешь в левую руку что-то хрупкое и держишь на весу.
Сам он никогда не говорил себе: я люблю ее, и уж тем более не говорил ей: я люблю тебя. Но они были вместе, и она ему принадлежала — а значит, наверняка чувствовала к нему что-то похожее на его чувства. Хотя это вряд ли: они вообще были разными. Но она была создана для него, и никто на свете не был на нее похож.
Иногда, очень редко, он ловил в окружающих девушках сходство с ней — но это была одна или две черты: похожий лоб, или профиль, или рост. Но вообще хоть немного по-настоящему похожих на нее девушек он не встречал никогда.
Он любил в ней все: линию роста волос надо лбом и линию бровей, глаза, взгляд, особенно иногда, когда она была чем-нибудь очень довольна — тогда в ее глазах плясала еле приметная зелень, как солнечный блик в воде. Она сразу прятала этот свет, опуская ресницы на щеки.
Он любил ее голос — тембр, не похожий ни на чей другой. Ему нравились все ее голоса — тихий и нежный, которым она говорила с ним, более звонкий и бесстрастный, когда она говорила с кем-то требовательно и безразлично. Ему нравился ее смех — тоже негромкий, который всегда вызывал в его памяти лес, поляну, свет в стеблях травы. У нее был голос лесной русалки — так шелестят листья в чаше, когда солнечный ветер носится по верхушкам деревьев.
Они были вместе уже столько дней и ночей, но он все никак не мог привыкнуть к ее красоте: к маленьким плечам и ключичкам, к тонким нежным пальчикам. Когда он брал ее за руку, в руке появлялось ощущение атласных лепестков — человеческие руки такими мягкими и нежными бывают очень редко, и он поражался этому каждый раз заново. Руки ее были почти всегда прохладными.
Когда он просто думал о ней, то вспоминал все сразу: взгляд, голос, лоб, брови, ее запах, прикосновение. Его сразу тепло толкало в грудь желание: иногда очень сильное, иногда, если он был усталым, не очень. Но ему всегда хотелось обнять ее, поцеловать, ощутить, как мягко она приникает к нему.
Она была похожа на лесную чащу — вроде бы ты всегда видишь, что перед тобой. Деревья. Лучи света. Лиственный узор подлеска, кустарника, травы. Но все вокруг меняется за считаные минуты ходьбы — и там, где тебе мерещилась солнечная полянка, на самом деле склон оврага, а справа за кустами ольхи — бурелом, и там пройти невозможно.
В ней всегда была неожиданность следующего шага. Она была похожа на лес, это точно.
Он знал, что при всей ее внешней хрупкости она очень сильная и волевая — никогда не отступала от задуманного, доводила до конца все, за что бралась. Ей удавалось многое, но она всегда желала большего. Могла вернуться к разговору, который, по ее мнению, закончился не в ее пользу, месяцы спустя, и показать ему на живом примере, что она была права, а он ошибался. Конечно, в таких случаях говорила с ним самым нежным голосом.
Он привык считать ее во всем лучше и умнее себя. Он тоже был сильным, но по-другому, чем она. Она была как лес, а он — зверем в лесу, причем из породы таких, которым бояться, кроме себе подобных, просто некого. Люди сразу чуяли в нем силу, даже когда он просто смотрел на них, не открывая рта. А людей его породы вокруг осталось мало.
Раньше он убивал, и он знал, как легко мог бы лишить жизни такую маленькую и хрупкую, как она. И знал, что никогда не смог бы сделать ей ничего плохого. Он часто ревновал ее, но, как только она садилась в машину рядом с ним, доставала из сумки фисташки или сладости, произносила своим теплым лесным голосом: «Хочешь? Угощайся!» — и смотрела на него немного снизу, — вот именно при звуке этого голоса и под ее взглядом он переставал ревновать. Он ей верил. И не знал никого дороже, лучше. Он почувствовал, что не сможет без нее жить, почти сразу же, как увидел ее, но тогда еще боялся, что она не захочет быть с ним вместе.