Сердце захлебнулось биением. Нежно Рамсес обхватил ее лицо ладонями и едва ощутимо коснулся ее губ своими. И пусть этот поцелуй был слишком кратким, Шепсет хотела пронести его даже за границы смерти.
На следующий день Рамсес принес ей все необходимое. Это был рецепт не от матери, а от Нетакерти, жрицы собачьей Богини. Обычно его использовали не в наказание, а чтобы облегчить страдания, исцелить которые уже невозможно.
Шепсет молилась Инпут о девушках, которые тоже примут этот яд, чтобы Псоглавая проводила и утешила их души. Молилась Инпу, чтобы справедливо взвесил их сердца. Пусть им будет отказано в достойном погребении, но, по крайней мере, их смерть придет на легких крыльях.
Как и ее собственная…
Ей принесли прекрасный наряд из плиссированного льна и украшения, которые подарил ей сам Владыка: ожерелье с аметистами и золотыми бусинами в форме ракушек каури, пару золотых браслетов, на одном из которых был шен[61]с его тронным именем – знак его защиты и покровительства. Служанки помогли ей совершить последнее омовение, расчесали и заплели волосы, втерли в кожу драгоценные ароматные масла. Она словно готовилась к торжественному пиру, а не к уходу в Дуат.
Жрица не хотела умирать. Рэмеч редко боялись смерти, зная о том, что ждет их по Ту Сторону.
А уж Шепсет знала, что там, лучше многих. Но она ведь еще не успела толком пожить, не успела так много, что должна была! Как же это было несправедливо… Только мысль о том, что Рамсес был с ней последние часы жизни и будет после смерти, успокаивала ее. А когда в Дуате она все же встретится с Владыкой, то будет молить его о прощении за то, что на земле сделала для него слишком мало.
Свидетелями ее казни должны были стать бальзамировщик Павер, Тия и комнадир Пасаи, но Рамсес велел всем удалиться. Чужие враждебные взгляды и без того сковывали их, как и предупредил тогда царевич.
Это в самом деле был пир. Рамсес приказал приготовить для нее лучший ужин и принес из царских кладовых кувшин с вином, которое так любил его отец – с тем самым гранатовым вином, которое Шепсет впервые попробовала во дворце. И, словно завтра никогда не наступит, они разговаривали и смеялись, позволив себе хоть ненадолго забыть обо всем. Это была их единственная трапеза наедине. Шепсет наслаждалась каждым мгновением, ловя на себе его восхищенный взгляд, благодарная за эту упоительную радость – такую яркую и такую острую в своей конечности.
Но жестокое время утекало стремительным ручьем, рассыпалось песком сквозь пальцы.
Рамсес сам поднес ей чашу с изысканным вином, опустившись перед ней на одно колено.
– Больно ведь не будет? – тихо спросил он.
Шепсет покачала головой, принимая чашу, наполненную тягучим темным напитком. Постаралась унять дрожь, чтобы не расплескать, и чуть улыбнулась.
– Не будет. Я просто усну самым приятным сном… и больше не проснусь… никогда…
Рамсес судорожно вздохнул, привлек ее к себе, крепко обнимая. Шепсет прижалась щекой к его груди, чувствуя, как бьется его сердце. «Пусь оно бьется так мелодично и размеренно еще много, много лет, когда мое уже смолкнет…»
Черный пес, которого стражники оставили сегодня за дверью, хрипло отчаянно завыл, чуя беду. Рамсес и Шепсет невольно обернулись на звук, потом снова встретились взглядами.
– Позаботься о нем, – попросила девушка.
– Конечно.
Жрица любовалась царевичем, не в силах насмотреться, надеясь, что каждая тончайшая черточка останется в памяти души. Подавшись вперед, она сама коснулась его губ своими нежно и отчаянно, растягивая последние мгновения…
…И осушила чашу до дна.
Горечь и сладость, оставшиеся на губах. Время, замедлившее свой бег. Сердце, совершающее каждый следующий удар все тяжелее и тяжелее. Ее кровь стала тягучей, как темное вино, холодея в жилах. Мир понемногу терял очертания, как в те мгновения, когда она уходила очень далеко, смотря глазами своего иного Ка. И только объятия Рамсеса она ощущала до самого последнего мига, пока не осталось больше ничего.
А потому успела услышать его последние слова – шепот не громче дыхания:
– Я не допущу, чтобы Та-Кемет осталась без стража…
61
Шен (др. егип.) – то, что мы теперь знаем под арабским словом «картуш». В Древнем Египте – знак вечности, защитный круг, в который вписывались имена фараонов и цариц для магической защиты.