Страха не было. Она словно перешла из одного состояния в другое, осознав себя иным своим Ка – той частью себя, которую когда-то долго отрицала из страха. Той частью, которая жаждала быть принятой. Той частью, без которой больше себя не мыслила.
Это Ка знало запутанные пути Росетау, ведало имена Врат и их Стражей, видело лики обитавших здесь сущностей и слышало их голоса. Шепсет словно смотрела в более темное свое отражение, а потом вдруг оказалась с ним спина к спине, разделенная и единая.
Они стояли в воде, плескавшейся у их ног, мерцавшей матовым блеском, словно ртуть. Темнота разбивалась на сотни отражений, дробилась на тысячи обличий. Смертному разуму было не под силу разглядеть и осознать их все, а в языке не было слов и священных символов, чтобы запечатлеть их.
Легкое перо медленно опускалось из темноты, и из-под покрова вод проступали очертания Весов. Перо ложилось на одну чашу. На другой лежало ее собственное сердце. Весы колебались, не находя равновесия, но пока ни одна чаша не перевесила другую.
Из воды поднимались фигуры, жуткие и изломанные в своем страдании. Шепсет посмотрела на них глазами своего второго Ка, видевшего уже слишком многое.
Три женщины встали перед ними… Нет, три юных девушки. Одна держала в руках флейту, другая – тамбурин, третья – цветы для праздничного алтаря. Их глаза были вырваны, и по лицам стекали кровавые слезы. Их голоса были призрачным шепчущим хором:
– Нас заставили замолчать, потому что мы увидели.
Четверо мужчин встало перед ней. Их руки были изувечены, истерзаны, более не в силах поднять оружие, брошенное к их ногам. Их голоса были подземным рокотом:
– Наш долг нам не позволили исполнить, потому что мы не отступили.
Все семеро встали вокруг, глядя на Шепсет невидящими взорами, протягивая к ней обрубленные руки. Мучительный многоликий стон терзал ее сердце.
– Ты нужна нам…
– Нужна!
– Вернуть память.
– Вернуть истину.
Шепсет хотела помочь им, но как? Ведь она сама была мертва и уже ни о ком не могла бы сохранить память на земле.
Ее иное Ка было мудрее. Из ее отражения оно обратилось псом из свиты Инпут и повело за собой потерянные души, увлекая и Шепсет…
Что-то случилось в следующий миг – что-то глубинное, жуткое, рассекающее связи и повергающее в забвение. Боль и безумие охватили ее, лишая сердца и имени. Вся ее душа содрогнулась до основания, раскалываясь на части как фаянсовый амулет.
Проклятие… но чье?.. Это осознание было последним цельным образом. А потом глубины, темные и бездонные, как беззвездное небо, поглотили ее…
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
– Возвращайся в этот час, в этот миг, в это место, Шепсет, жрица Инпут. Все увиденное уже пережито, все испытанное уже не властно над тобой. Ты здесь, рядом со мной.
Речитатив повторялся снова и снова, и чья-то сильная воля тянула ее за собой.
Девушка судорожно хватала ртом воздух, не в силах сделать вздох, словно только-только вынырнула из воды и едва не захлебнулась. Она вспомнила, вспомнила!.. Осознала себя, снова ощутила нити, протянувшиеся меж двух ее Ка. И больше не было саркофага, запиравшего чудовищ воспоминаний – осталась лишь ее мучительная память о собственной жизни, которую она прожила, как сумела. И о собственной смерти, которая оказалась не конечна… Боги, только подумать, – все это случилось не вечность назад, а всего чуть больше декады!
«Твое дело еще не закончено, моя Шепсет…»
– Мне нужно… нужно рассказать командиру! – прохрипела она, наконец.
Имхотеп сжал ее плечи, чуть девушку встряхнул, приводя в чувство.
– На дворе глубокая ночь. Если это терпит до утра… Или можешь рассказать мне, если пожелаешь.
– Разве ты не видел все моими глазами?
Жрец покачал головой.
– Лишь отголоски. Я прозревал не в твои тайны, а в то, что было сотворено с тобой. Теперь я, кажется, понимаю.
Она сделала несколько вздохов, чтобы успокоиться. Сердце до сих пор колотилось где-то в горле. Ее телу, чудом обретшему невозможную жизнь, очень не понравилось заново переживать собственную смерть. Оно предпочитало думать о себе, как о чем-то живом.
Живом ли?..
Осознание немыслимого обрушилось на нее тяжелым каменным блоком. Шепсет знала точно, что приняла яд, от которого нельзя было оправиться. В тот день она действительно умерла. И как Рамсес обещал, Павер стал ее бальзамировщиком. Теперь-то она помнила, что это был за жрец, рассекший ей бок обсидиановым ножом.