Изувеченная рука легла ей на плечо, становясь ее продолжением.
«…рядом с тобой…»
Иная воля повела ее, подхватывая выроненный одним из ушебти хопеш. Это были не ее отточенные движения, не ее сила. Шепсет никогда не умела крошить чужую плоть, находить уязвимые места, уклоняться от стремительных ударов. Руджек вел ее, стал ею, вставая спиной к спине с Нахтом, рассекая сомкнувшееся вокруг них кольцо. Тени его воинов и мертвых девушек поднимались за нападавшими, обволакивая липким туманом, сковывая, замедляя.
Именно в тот миг воля чародея дала трещину, и Шепсет почувствовала это. Руджек вытолкнул ее вперед, став ее глазами в потустороннем мраке гробницы. Она должна была настичь Сенеджа, остановить во что бы то ни стало.
Удар со спины сбил ее с ног. Чьи-то неживые руки сомкнулись на ее горле, заставляя ослабить хватку на хопеше. Руджек замешкался – неосторожный рывок, и это нечто сломает ей кости. Он мог бы вести ее тело дальше даже изломанным, но Шепсет была благодарна ему, что все же не пошел до конца.
Этот ушебти отличался от остальных, изломанный, похожий на паука или скорпиона с несколькими парами конечностей и все еще носящий лицо своего хозяина. Это лицо улыбалось, повторяя улыбку Сенеджа.
Руджек дернулся, силясь высвободиться, но даже его силы оказалось недостаточно. Шепсет судорожно вздохнула, выронив хопеш.
– Все закончилось, девочка. Мертвые могут вести тебя – но что насчет него? – спросил Сенедж почти сочувственно. – И как долго, ты думаешь, он сумеет здесь протянуть, если пустить ему кровь как следует? Тебе ли не знать… твари Той Стороны так любят вкус чужой жизни…
Ушебти чародея чуть повернул ее голову, позволяя увидеть Нахта. Меджай был ранен, но все еще сражался, все еще пытался прорваться к ней. И черная собака была подле него, защищая, бросаясь, разрывая мощными челюстями сотканную из теней и песка плоть.
Кровь… это был не запах – особый привкус и свет, разлившийся в полумраке. И Шепсет уже слышала шепотки, шелест, шарканье, скрежет Тех, кто собирался сюда на пир. Мысли заметались.
Она хотела бы позвать на помощь… но не знала даже, кого. Владыку? Ее Богиню? И совсем как в детстве, когда она впервые встретилась со своими кошмарами, ей инстинктивно хотелось закричать: «Мама!» Мама…
Мамина колыбельная, отгоняющая тварей… Ее самый первый колдовской оберег…
Шепсет распахнула глаза, различая Сенеджа взором Руджека.
И улыбнулась.
Ее голос набирал силу, и шепотки смолкли. Твари, которых она училась изгонять, прислушивались к ее зову.
Крик Сенеджа был полон гнева, но в нем уже различимы были нотки страха. А Шепсет продолжала свой искаженный речитатив, впервые опуская свои защиты и давая невидимым многоликим чудовищам то, чего они всегда искали – цель.
Она слышала их легкую поступь, слышала их вкрадчивый шепот.
Ушебти, удерживающее ее, рассыпалось в прах. Шепсет распрямилась, стараясь смотреть только вперед, на Сенеджа, боковым зрением видя Тех, на кого нельзя было смотреть. Чародей вскинул руки, но речитатив его заклинания мерк в многоликом шепоте тварей.
От воя, похожего на звериный, пространство гробницы содрогнулось.
И Сенедж сделал то, на что надеялась Шепсет – разорвал наброшенную им завесу, чтобы сбежать.
Пол гробницы содрогнулся, посыпались мелкие камешки. А когда жрица открыла глаза – вокруг них был просто зал, небольшой зал разоренного погребения, переставший быть преддверием Той Стороны. Нахт с хопешем наготове растерянно озирался – вокруг больше не было противников, как не было больше ни тварей, ни мертвецов. Его бок и плечо были рассечены, но меджай словно не замечал пока, не успев еще очнуться от горячки боя.
У алтаря у подножия ложной двери лежал Имхотеп. Шепсет бросилась к нему, опустилась на колени.