— Я отнесу шкатулку Имхотепу и скажу ему…
— Я сама отдам ему шкатулку. Иди, Хенет, и перестань разносить по дому глупые слухи. Без Сатипи стало гораздо тише. После смерти Нофрет оказала нам куда больше услуг, чем при жизни. А теперь, когда все квиты, пора каждому заняться своими повседневными заботами.
— Что случилось? — требовательно спросил Имхотеп, мелкими шажками вбегая в покои Изы мгновение спустя. — Хенет очень расстроена. Она пришла ко мне вся в слезах. Почему никто в доме не желает по-доброму относиться к этой преданной нам всем сердцем женщине?
Иза только рассмеялась своим кудахтающим смехом.
— Ты обвинила ее, насколько я понял, — продолжал Имхотеп, — в том, что она украла шкатулку с украшениями.
— Так она сказала тебе? Ничего подобного. Вот шкатулка. По-видимому, она нашла ее в покоях Нофрет.
Имхотеп взял шкатулку.
— Да, та самая, что я ей подарил. — Он открыл шкатулку. — Хм, да тут почти ничего нет. Бальзамировщики поступили крайне небрежно, позабыв положить ее в саркофаг со всеми остальными вещами Нофрет. При том что Ипи и Монту так дорого запрашивают за свои услуги, можно было, по крайней мере, ожидать, что они не допустят подобной оплошности. Ладно, слишком много шума из-за пустяка — вот что я хочу тебе сказать.
— Совершенно справедливо.
— Я отдам эту шкатулку Кайт — нет, не Кайт, а Ренисенб. Она всегда относилась к Нофрет с почтением.
Он вздохнул.
— Эти женщины с их бесконечными слезами, ссорами и пререканиями — от них никогда нет покоя.
— Зато теперь, Имхотеп, одной женщиной стало меньше.
— И вправду. Бедный Яхмос! Тем не менее, Иза, мне кажется… мм… быть может, это и к лучшему. Сатипи рожала здоровых детей, что правда, то правда, но женой она была плохой. Конечно, Яхмос сам виноват: он многое ей позволял. Ну да ладно. Что было, то прошло. Должен сказать, что в последнее время я очень доволен Яхмосом. Он куда больше полагается на собственные силы, стал менее робким, некоторые принятые им решения превосходны, просто превосходны…
— Он всегда был хорошим, послушным мальчиком.
— Да, да, но в то же время медлительным и побаивающимся ответственности.
— Можно подумать, что ты позволял ему за что-то отвечать! — язвительно заметила Иза.
— Ничего, зато теперь все будет по-другому. Я сейчас составляю распоряжение, согласно которому все три моих сына станут моими совладельцами. Папирус будет написан через несколько дней.
— Неужели и Ипи тоже?
— Откажи я ему, он был бы глубоко оскорблен. Такой добрый, ласковый мальчик!
— Да, вот в ком медлительности нет ни капельки, — усмехнулась Иза.
— Именно. Да и Себек — я частенько бывал им недоволен, но в последнее время он тоже заметно изменился. Перестал бездельничать и больше прислушивается к нашему с Яхмосом мнению.
— Хвалебный гимн, да и только, — отозвалась Иза. — Что ж, Имхотеп, по моему разумению, ты поступаешь правильно. Нехорошо, когда сыновья недовольны своим положением. И все же я считаю, что Ипи слишком молод для того, что ты задумал сделать. Зачем наделять мальчика его возраста такими правами? А что, если он станет ими злоупотреблять?
— Это разумное предостережение, — задумался Имхотеп.
Затем он встал.
— Пора идти. У меня тысяча дел. Пришли бальзамировщики, надо готовиться к погребению Сатипи. Смерть стоит недешево, очень недешево. Одно погребение за другим.
— Будем надеяться, — поспешила утешить его Иза, — что это в последний раз. Пока, конечно, не наступит мой черед.
— Надеюсь, ты еще долго проживешь, дорогая Иза!
— Не сомневаюсь, что ты надеешься, — усмехнулась Иза. — Но только на мне, пожалуйста, не экономь. Дурно это будет выглядеть. В мире ином мне понадобится много вещей. Не только еда и питье, но и фигурки слуг, хорошей работы доска для игр, благовония и притирания, и я требую, чтобы у меня были самые дорогие канопы из алебастра.
— Конечно, конечно. — Имхотеп нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Когда наступит этот печальный день, все будет сделано, как того требует мой долг. Признаюсь, по отношению к Сатипи я подобного чувства долга не испытываю. Не хотелось бы сплетен, но при столь странных обстоятельствах…
И, не завершив своих объяснений, Имхотеп поспешил уйти.