Джентльмены не заставили себя долго ждать в музыкальном салоне, и когда все удобно расположились на диванах и в креслах, атмосфера стала более раскованной. Дарси открыл крышку рояля, на инструменте зажгли свечи. Когда все успокоились, Дарси повернулся к Джорджиане и, почти официально, словно она была гостьей, сказал, что для всех было бы удовольствием, если б она согласилась что-нибудь сыграть и спеть. Девушка встала, бросила быстрый взгляд на Генри Элвестона, и он последовал за ней к роялю. Обращаясь к присутствующим, Джорджиана сказала:
— Среди нас есть тенор, и, мне кажется, будет приятно послушать дуэт.
— Конечно! — воскликнул с энтузиазмом Бингли. — Прекрасная мысль. Послушаем дуэт. На прошлой неделе мы с Джейн пытались петь дуэтом, правда, любимая? Но я не предлагаю повторить этот эксперимент сегодня. Я пел ужасно, не так ли, Джейн?
Та рассмеялась:
— Неправда. Ты пел хорошо. Боюсь, это я мало практиковалась после рождения Чарльза Эдварда. Не будем испытывать терпение наших друзей, тем более что в лице Джорджианы имеем такую талантливую исполнительницу, с какой ни ты, ни я не можем конкурировать.
Элизабет старалась отдаться музыке, но ее глаза и мысли были прикованы к паре у фортепьяно. После первых двух песен все стали требовать продолжения; последовала пауза — Джорджиана взяла другие ноты и показала их Элвестону. Тот полистал страницы и указал девушке на некоторые места, которые, по-видимому, считал трудными, а может, не знал, как текст звучит по-итальянски. Та подняла на него глаза, потом наиграла правой рукой несколько тактов, и молодой человек улыбкой дал согласие. Оба, казалось, забыли о слушателях. Этот момент близости погрузил их в особый мир, где личность растворялась в любви к музыке. Глядя, как отблеск огня играет на их восторженных лицах, как они улыбаются, радуясь найденному решению, и Джорджиана садится за рояль, Элизабет почувствовала, что между ними не мимолетное влечение от физического соседства и даже не от взаимной любви к музыке. Безусловно, они влюблены друг в друга или находятся в преддверии любви, этом волшебном периоде взаимных открытий, ожиданий и надежд.
Сама она не испытала этого блаженства. У нее до сих пор вызывало изумление то, что между первым, оскорбительным предложением руки и сердца, сделанным Дарси, и вторым — полным раскаяния и мольбы о любви, которое было ею принято, они провели наедине меньше получаса. Один раз, когда она в обществе Гардинеров осматривала Пемберли, неожиданно вернулся его хозяин, и они прошлись вдвоем по саду, и еще раз — на следующий день, когда она, обливаясь слезами, читала письмо Джейн, сообщавшей о бегстве Лидии, а Дарси приехал верхом к гостинице в Ламтоне, где она остановилась. Он провел у нее всего несколько минут, и Элизабет не думала, что они еще когда-нибудь встретятся. Ни один самый талантливый писатель не смог бы убедительно описать, как за такой короткий срок можно смирить гордость и преодолеть предубеждение. Позже, когда Дарси и Бингли вернулись в Недерфилд и Дарси стал ее женихом, период до свадьбы был одним из самых сложных и мучительных в ее жизни: она всеми силами старалась отвлечь внимание Дарси от громких и преувеличенных поздравлений матери, которая чуть ли не благодарила его за то, что он снизошел до ее дочери. Ни Джейн, ни Бингли не испытывали таких мук. Добродушный и влюбленный по уши Бингли не замечал вульгарности будущей тещи или смирился с ней. А вышла бы она за Дарси, будь он бедным викарием или юристом не у дел? Трудно представить бедняком владельца Пемберли, мистера Фицуильяма Дарси, и Элизабет честно призналась себе: она не создана для грустной жизни в бедности.
Ветер становился все сильнее, его рев и завывания в трубе вместе со вспышками огня в камине создавали дополнительный аккомпанемент пению молодых людей; наружный шум казался голосом природы, вторившей красоте двух слившихся голосов и вносившей еще больший беспорядок в мысли Элизабет. Раньше ее никогда не тревожили сильные порывы ветра, они только усиливали чувство безопасности и уюта от пребывания в доме в то время, когда ветер бессмысленно бушевал в Пемберлийском лесу. Однако сейчас он казался злобной силой, старавшейся проникнуть в каждую трубу, пролезть в каждую щель. У Элизабет не было развито воображение, она пыталась отогнать неприятные видения, но неведомое ранее чувство не покидало ее. Она думала: «Вот мы сидим здесь в начале нового столетия, граждане самой цивилизованной европейской страны, в окружении роскоши, предметов искусства и книг, хранящих высокую мудрость, а за окном другой мир, и его богатства, воспитание и привилегии сокрыты от нас, в том мире мужчины дикие и свирепые, как звери. Возможно, даже самые счастливые из нас не смогут вечно не замечать его и держать в узде».