А Бэлл, решительная и улыбающаяся, погладила одно из прекраснейших плеч и шепнула в одно из прелестнейших ушек в мире:
— Ну, конечно же, милочка, ну, конечно же! Но давайте сохраним это в тайне от Джонни!
В другой легенде рассказывалось, что Лафкадио никогда не позволял ей разговаривать в своем присутствии, вернее, сумел убедить ее простым аргументом, уверяя, что красота Беатрис достигает своего апогея лишь тогда, когда ее лицо абсолютно неподвижно.
И, наконец, она была чистокровной англичанкой, реально никакого отношения не имевшей ни к «донне», ни к «Беатриче» (она произносила оба эти слова на итальянский манер). Весьма немногие знали ее настоящее имя. Это была тайна, которую она рьяно хранила.
И все же, хотя при жизни Лафкадио она вполне соответствовала его требованию быть молчаливой, но прекрасной, после его кончины она с неожиданной силой характера ясно показала, что роль модели, светящейся отраженной славой, которую она так долго играла, теперь ее вовсе не устраивает.
Ни одна душа не прознала, каковы были аргументы, представленные ею Бэлл, но ей было позволено поселиться в этом доме, где она, заняв две комнаты на втором этаже, предавалась своему хобби — изготовлению «художественных» ювелирных изделий, а также занималась какими-то полурелигиозными-полуоккультными экспериментами, к которым со временем изрядно пристрастилась.
В описываемый нами момент она была одета в длинную флорентийскую мантию из старинной розовой парчи, отдаленно смахивающую на одеяние кого-то из персонажей Бёрн-Джонса, несколько реформированное в угоду современной моде. Это привело к потере стиля и странноватой неопределенности всего туалета, покрывавшего ее сухопарую фигуру от подбородка до лодыжек. Завершал одеяние длинный розово-серебристый шарф, накинутый на плечи спереди и струящийся вниз сзади с небрежной грацией, присущей одежде нимф с обложки «Панча».
Прическа ее откровенно напоминала о девяностых годах. Золотые пряди ее волос несколько померкли, и в них проглядывали широкие серебряные полосы, но все же весь ее вид странным образом напоминал девушек Гибсона, но при этом она была недостаточно стара, чтобы выглядеть романтичной.
Некоторое искажение в общую картину вносил черный шнур, сбегавший из-под ее волос к батарейке слухового аппарата, закрепленной на груди. Она никогда не отличалась хорошим слухом, а с годами стала бы и вовсе глухой, если бы только не прибегла к названному выше устройству, ранившему ее самолюбие.
Шею донны Беатрис охватывала кованая серебряная цепь собственной работы, которая спускалась до колен, завершаясь эмалевым распятием в стиле барокко.
Она показалась молодому человеку воплощением какого-то малоприятного пафоса, почему-то наводящего на мысль о раздавленной розе, слегка побуревшей по краям и вряд ли способной настроить на чувственный лад.
— Мистер Кэмпион? — на удивление сильной костистой рукой она пожала его ладонь. — Вы смотрели картину, не так ли? — Ее голос был нежен и несколько нарочито вибрировал. — Меня прямо бросило в дрожь, когда я увидела ее снова после стольких лет забвения. Помню, как я лежала в шезлонге в студии, когда Мастер писал ее. — Она опустила глаза, назвав имя, и ему стало не по себе при мысли, что она как бы перекрестилась при этом. — Он ведь любил, чтобы я была рядом, когда он писал. Я знаю, что в те времена меня окружала голубая аура, и именно это его вдохновляло. Мне кажется, в ней уйма цвета, вы не находите? Конечно, он говорил мне, что она должна остаться в тайне — даже от Бэлл. Но Бэлл не придавала этому значения. Милая Бэлл! — Она улыбнулась хозяйке со смешанным выражением нежности и превосходства. — Представьте, я говорила о Бэлл с доктором Хильдой Бейман, специалистом по оккультным наукам. Она полагает, что душа Бэлл — старая, то есть, вы понимаете, она уже много раз жила на земле раньше.
Кэмпиона приводили в смущение мистические откровения донны Беатрис, касающиеся ее значительно более проницательных знакомых. Эта бесцеремонность и профанация идей о высших сущностях вызывали у него легкое отвращение.
Но Бэлл расхохоталась.
— Мне нравится слушать об этом, — сказала она. — Моя дорогая старенькая душа, я всегда надеюсь на нее. Она вроде старой королевской капусты. А что, Линда еще не вернулась? — переменила тему Бэлл и пояснила, обернувшись к Кэмпиону. — Она уехала повидаться с Томми Дакром. Он вчера ночью вернулся из Флоренции, где провел три года, работая над фресками. Но разве это не прискорбно? Раньше студенты расписывали потолки соборов, теперь они рисуют на стенах кинотеатров.
На все еще прекрасном лице донны Беатрис появилось раздражение.
— Я никогда ничего не знаю о Линде, — отчеканила она. — Меня беспокоит не она, а Лайза. Это именно то, о чем я хотела бы с вами поговорить. Эта особа попросту отказалась надеть завтра наряд Клитемнестры. Я его достала, чтобы подогнать по ней. Должна же она проявить хоть немного уважения к ситуации. Правда, она и в этом платье выглядит просто как итальянская кухарка. Но ведь мы все выглядим в соответствии со своими мыслями… Бэлл, почему вы смеетесь?
Миссис Лафкадио сжала локоть мистера Кэмпиона.
— Бедная Лайза, — сказала она и снова засмеялась. Два ярких пятна выступили на скулах донны Беатрис.
— В самом же деле, Бэлл, я весьма надеюсь, что вы понимаете всю святость предстоящего события, — произнесла она, — но не усложняйте же мою задачу! Мы должны завтра служить Мастеру. Мы должны сделать так, чтобы его имя не померкло, чтобы светильник не угас!
— И поэтому бедная Лайза должна облачиться в старинные пурпурные одежды и покинуть свою любимую кухню? Это выглядит немного жестоко. Будьте осторожны, Беатрис. Лайза по материнской линии происходит от Борджиа. И если вы не перестанете к ней приставать, у вас есть шанс обнаружить мышьяк в вашем любимом вегетарианском супе!
— Бэлл, но как вы можете? Да еще при детективе!
Два пятна на щеках донны Беатрис заалели ярче.
— Кроме того, хотя мистер Кэмпион это знает, я полагаю, что мы должны соблюдать тайну положения Лайзы здесь. Любимая модель Мастера опустилась до уровня кухарки и прислуги в его доме.
Бэлл было явно не по себе, но неловкость момента разрядил звук входного колокольчика и почти немедленное появление самой Лайзы на пороге кухни.
Лайза, то есть Лиза Капелла, которую однажды утром 1884 года где-то на склоне Веккиа обнаружил Лафкадио, была тогда же увезена им в Англию и довольно долго оставалась его основной моделью. Когда же красота ее увяла, Лиза взяла на себя все домашние хлопоты Бэлл, к которой питала глубокую привязанность.
Теперь это была иссохшая старуха довольно зловещего вида, выглядевшая значительно старше своих шестидесяти пяти лет. Ее смугло-коричневое морщинистое лицо с блестящими мрачными глазами было обрамлено гладко зачесанными назад белоснежными волосами. Носила она неизменно черную одежду, траурные складки которой плотно облегали ее и оттенялись лишь золотой цепочкой и брошью.
Она метнула угрюмо-неодобрительный взгляд на Беатрис, быстро и бесшумно прошла мимо нее, скользя в своих мягких домашних туфлях по цветным плиткам пола, и распахнула входную дверь.
В холл ворвалась струя прохладного воздуха, несущего сырость канала, и вместе с ним в помещении стало как-то по-новому, словно оно пропиталось неким живым и осязаемым ароматом.
Макс Фастиен обнаружился в холле не то чтобы шумно или резко, но с той неотвратимостью, с которой в первом акте новой пьесы появляется на сцене ведущий актер. Сперва они услышали его голос, глубокий, протяжный, невероятно аффектированный:
— Лайза, у вас умопомрачительно, загробный вид сегодня! Когда Геката отворит двери ада, чтобы впустить меня, она будет выглядеть точно так же. Ах, Бэлл, дорогая!
Мы уже готовы? И донна Беатрис? И сыщик! Я приветствую всех вас!
Он выступил из тени, весьма картинно положил очень белую руку на локоть Бэлл, другой же изобразил символическое объятие, охватывающее мистера Кэмпиона, донну Беатрис и украдкой ретирующуюся Лайзу.