Мистер Кэмпион, этот скромнейший человек, испытал искреннее смущение от почестей, столь публично воздаваемых его желудку.
Джозеф исполнил церемонию изъятия пробки из бутыли.
Бутылка была поистине огромной, и ее запыленные бока, завернутые в салфетку размером с детскую простынку, были, пожалуй, слишком выразительны даже для самого Макса.
— Вы подготовились к этому вину, мистер Фастиен? — промурлыкал «винный» официант с улыбкой.
Он отлил немного густой пурпурной жидкости в бокал Макса, после чего наполнил бокал Кэмпиона до самого края цветка лилии.
— Мы готовились к этому весь день! — радостно сообщил Макс. — Разве не так, Кэмпион?
Если четыре или пять коктейлей, поглощенных им до этого, можно было считать «подготовкой», то Кэмпиону ничего не оставалось, как согласиться. Он кивнул, и Макс поднял свой уже тоже наполненный до края бокал.
— Ваше здоровье, мой дорогой Кэмпион! — сказал он. Кэмпион улыбнулся. Тост был как нельзя более подходящим, подумалось ему.
Они вдохнули аромат вина и отпили по глотку. Джозеф все еще стоял рядом, подчеркивая исключительную важность этого момента.
Вино было поистине замечательным. Кэмпион был искренне удивлен. Вся предварительная торжественная церемония настроила его на возможность некоторого разочарования, но, в самом деле, это вино извиняло и оправдывало ее.
Оно было крепче, чем клареты Бордо, глубже по оттенку и мягче их, в нем не было терпкости бургундского. Оно отличалось от всех этих красных вин, но к тому же еще и не раздражало нёба своей непривычностью.
Мистер Кэмпион, знававший крепкие вина Испании и своеобразные вина Востока, все же не нашел ничего, с чем можно было бы хоть отдаленно сопоставить это самое кантонетти. Оно было настоящим открытием, и он воздал должное Максу.
— Изумительно, не правда ли? — Фастиен наклонился к своему гостю, и глаза его отразили искреннее наслаждение. — Секрет еще и в том, как его пить. Это вино не следует отпивать глотками как токайское, но необходимо потягивать, как божественный нектар.
Это был настолько превосходный совет, что Кэмпион не замедлил ему последовать, подумав о том, что грибной яд начал бы действовать не ранее, чем через два или три часа…
Кантонетти был восхитительно подкреплен вырезкой «турнедо», затем последовала любопытнейшая процедура поглощения сладковатых хлебцев с цыплячьей печенкой, и, еще до того как был осушен третий бокал, Джозеф распорядился подать блюдо с овсяными лепешками и небольшим красным кружком дунайского сыра, показавшегося Кэмпиону несколько экзотическим…
Он в первый раз почувствовал, что с ним происходит что-то неладное, когда в ответ на упоминание Максом имени Лафкадио никак не смог сообразить, что же это за известный художник?
Он попытался собраться с мыслями. Очевидно, кантонетти был далеко не так прост, как его французские собратья. Он рассердился на себя и поглядел на Макса, который выпил явно гораздо больше, чем он. Но мистер Фастиен выглядел абсолютно трезвым и взирал на мир с благосклонной терпимостью гурмана, мудро разделяющего изысканную и обильную трапезу с другом…
Мистер Кэмпион захотел что-то сказать, но обнаружил, что язык ему плохо повинуется. Тревога охватила ту часть его сознания, которая еще не вполне поддалась то ли алкоголю, то ли чему-то еще…
Он подумал, не подсыпали ли ему наркотика в ресторане, но один лишь взгляд на Джозефа частично его успокоил. Этот монумент благопристойности никогда бы не стал потворствовать ничему, что бы могло повредить престижу вверенного ему дела, в котором он наверняка имел значительную долю прибылей.
Поэтому, злобно решил Кэмпион, он не одурманен, а всего лишь порядком пьян и, более того, все быстрее и быстрее погружается в это малопочтенное состояние.
Кантонетти… Он уставился на бутылку. И внезапно к нему вернулась мысль, что он что-то позабыл об этом вине. Это вновь залетело в его мутящееся сознание. То было нечто, когда-то показавшееся ему забавным. Он с силой щелкнул по своему пустому бокалу-лилии и от души рассмеялся, увидев мелкие осколки дивного стекла, осыпавшие дунайский сыр…
Он перехватил веселую реакцию Макса, который посмеялся над его выходкой с полной терпимостью и добрым юмором.
Но тут Кэмпиона охватило чувство стыда и злости на себя, разбившего прекрасный бокал. Поэтому он накрыл сыр салфеткой и попытался отвлечься от этого и поговорить о картинах. Однако он не только не смог вспомнить ни одного знакомого художника, но вдобавок еще пробормотал какое-то неудобопроизносимое имя, абсолютно не ведомое Максу.
Он съел лепешку, и на мгновение разум его прояснился. Он вспомнил все — коктейли, вишню в своем кармане и все это мерзкое дело. Он пристально поглядел на Макса и увидел, что тот рассматривает его с внимательным прищуром.
У него вдруг похолодело внутри. Вот оно, наконец, началось! Это и есть вторая стадия коварного плана. Старый отвлекающий трюк, так характерный для Макса. Он, конечно же, догадался об этой смешной вишенке в его кармане. Должно быть, Макс подозревал, что Кэмпион его раскусил, и специально вышел из комнаты, чтобы удостовериться в этом. Но теперь его жертва, глупое животное, была вполне готова для настоящего заклания!
А настоящее заклание каким-то образом было связано с кантонетти. Кэмпион все силился вспомнить. Весь ресторан начинал тонуть в каком-то тумане. И ему совсем уж по-дурацки показалось, что и он становится не видим для этих беззаботно болтающих людей, если перестает их различать сам. Но ведь было что-то, что он должен был предотвратить со стороны Макса! Боже, как все это было печально и тяжело!
Он съел еще одну лепешку.
Из радужного марева, которое, как ему казалось, охватило весь их столик, вдруг вынырнуло лицо Джозефа. Он рассмеялся, потому что лицо было без тела, да еще очень, видимо, этим расстроенное. Джозеф что-то сказал Максу, и Кэмпион никак не мог понять, что именно, ибо метрдотель говорил совсем невнятно. Он лишь уловил одну или две непонятные фразы.
— Он, видимо, не прислушался к вам, мистер Фастиен, ведь ни одна даже самая крепкая голова этого не выдержит, если…
Макс тоже что-то сказал. Кажется, он пытался извиниться.
— Конечно, я не мог и подумать. Он же дал мне слово!..
И вновь мистер Кэмпион осознал ситуацию, но, увы, ненадолго, ибо поглощающая способность овсяных лепешек была невелика и слабо снижала количество алкоголя в желудке.
И все же, хотя зрение его было замутнено, эти отрывочные фразы заставили его довольно ясно припомнить… Кантонетти…
Старик Рэндолл говорил ему о кантонетти! Это самое чудесное в мире питье, но лишь в том случае, если у вас во рту не было никакого алкоголя в течение суток. А если он был, и, особенно, если это был джин, то будет ужасно. То — прощай, моя головушка!
Кэмпион выругался. Но слова вряд ли прозвучали вслух.
«Если вы выпили хоть немного джина…»
Был ли сюда подмешан яд? Очень сомнительно. Саварини никогда бы на это не пошел.
…Эта проклятая привычка хохотать без причины… Нет, что же это все-таки было?.. Рэндолл говорил, что наступает состояние опьянения, но не обычного опьянения… а… Мистеру Кэмпиону почудилось, что он называл это «изумительным опьянением», а может, «фантастическим опьянением»?.. Ну что же, он, значит, фантастически пьян, а Макс собирается что-то с ним сделать… А что, собственно, он собирается сделать? Что же такое будет? Макс собирается… о господи, Макс же собирается его убить!
Он уставился на Макса. Макс выглядел тоже фантастично, и вокруг него витал ореол из желтого газа. Он был так смешон в этом ореоле, что мистер Кэмпион ни о чем больше не мог и думать. Он очень громко расхохотался.
Макс ответил ему смехом, и им вторили люди из-за радужной световой завесы. Каждый из них смеялся, как смеялось и все вокруг! Все было очень, очень радостно!
Кэмпион поплыл прочь из зала ресторана в исключительно приподнятом расположении духа. Его ноги не касались земли, но он вроде бы летел, задевая коленями спинки чужих стульев. И при этом никто ничего не замечал. Все были так счастливы, почти так же, как и он сам! Все они хихикали, за исключением Джозефа… Лицо Джозефа было мрачным и даже потрясенным и плыло над ним, очень забавно лишенное всякого тела.