— Нет. — Дарси развел руками. — Вы в некотором роде гений. Я никогда не предполагал, что наша полиция располагает такими светлыми умами.
Алекс кашлянул и глянул исподлобья на Паркера, который нетерпеливо заерзал на стуле, а потом встал и сказал:
— Значит, вы признаетесь в убийстве Стивена Винси в этой гримерной вчера между 9 и 9.30 вечера?
— Нет, — сказал Генри Дарси и покачал головой. — Не признаюсь.
— О, — махнул рукой Алекс. — Заметьте, я ведь ни разу даже не намекал, что вы его убили. Я знаю, что вы его не убивали.
На этот раз он не смотрел на Паркера. Он лишь услышал его приглушенное «Что?», а потом скрип стула на который тяжело опустился инспектор.
— Вы знаете, что я его не убивал? — Дарси потер рукой лоб. — Значит все же. Все же это. Нет — это я его убил, — произнес он вдруг в отчаянии, мгновенно потеряв все свое до сих пор сохраняемое самообладание.
Алекс услышал, как Паркер снова шевельнулся на своем стуле.
— Нет. Не вы убили его. И чтобы вас успокоить, должен сказать вам сразу, что у Евы Фарадей железное алиби. Даже если бы она этого очень хотела, она не могла бы убить Стивена Винси, поскольку на протяжении всего антракта ни на секунду не оставалась одна. Так что вся ваша рискованная игра, разгадка которой доставила мне столько трудностей и сомнений, — оказалась совершенно ненужной.
— Уже в процессе игры во втором акте я понял, что повел себя, как полный идиот, — сказал Дарси. — Ева не могла бы играть так спокойно сразу после совершенного убийства. Я хорошо ее знаю. Но в первую минуту.
— А, да, знаю. Вы стояли посреди гримерной Винси, вы видели его труп и решили, что его убила женщина, которую вы любите. И тогда вы поняли, что есть лишь один выход: сыграть вместо него и создать Еве абсолютное алиби после спектакля. Но об этом мы еще поговорим.
Паркер откашлялся.
— Все это хорошо, — сказал он, — но я хотел бы знать, почему мистер Дарси не мог убить Стивена Винси, хотя прекрасно понимаю, что ему не очень-то хочется признаваться в этом. Какие доказательства своей невиновности вы можете нам предъявить, учитывая, что доказательств вины собрано так много, что ими можно наделить пятерых рафинированных убийц и останется еще достаточно для какого-нибудь дебютанта.
— Может, вы попытаетесь сами это сделать? — спросил Алекс.
Дарси удивленно посмотрел на него.
— Кроме моей личной уверенности, что его убил кто-то другой, и значит, должен существовать действительный убийца, я не вижу никакой возможности доказать вам, что так не было. Как я могу это доказать? Я ведь повел себя, как преступник, так, будто издавна это планировал. Хотя на самом деле наоборот — именно такая сценическая концепция и натолкнула меня на мысль воспользоваться ею. Если бы на мне не было идентичного костюма и если бы Винси играл не в маске, если бы Рассказчик не выходил на сцену полминуты спустя после ухода с нее Винси, мне бы никогда не пришла в голову такая идея. Но как я могу это доказать? Не знаю. Нет, я не могу ничего сказать, кроме того, что убийцей является кто-то другой.
— Вы левша? — спросил Алекс. — Я видел, как вы в роли Рассказчика взяли мел в левую руку и начали писать на доске во время спектакля. Но это могло быть специальным режиссерским приемом, частью концепции. Рассказчик таким образом демонстрировал еще меньшую возможность передать мысли Старика другим людям. Можно было бы это понимать так: человек, которому Старик доверил свое завещание, не только не умеет говорить, но даже не знает, в какой руке надо держать мел, пытаясь писать. Но когда вы сейчас, за сценой, повернули включатель левой рукой, я понял, что это для вас естественно. Да и мистер Дэвидсон рассказывал нам, что вы были контужены на фронте и вас отослали на родину.
— Я инвалид, — тихо сказал Дарси. — Моя правая рука лишь чудом была спасена от ампутации. Я ею практически совсем не владею. С трудом могу лишь согнуть и разогнуть пальцы. Да и то с помощью аппарата. Японцы подстрелили меня пулей «дум-дум» в джунглях. Пуля разорвалась внутри тела. Это перечеркнуло всю мою актерскую карьеру и подтолкнуло к режиссуре. Я не могу сделать правой рукой никакого жеста, хотя научился вести себя так, будто она здорова. Но ведь это никакое не алиби. Зато моя левая рука необыкновенно сильна. Я разработал ее до совершенства. Правой я не мог бы убить даже мыши, а вот левой. Да, левой я мог бы убить.
— Вы не могли бы нам показать эту вашу покалеченную руку? — спросил Алекс. — Я знаю, что это неприятно, но дело слишком уж серьезное. Винси не мог быть убитым левшой.
— Не мог?!
— Нет.
Дарси несколько секунд смотрел на Джо молча, а потом встал и снял пиджак. Он расстегнул рубашку, стащил ее с плеч и положил на стул. Паркер тихо свистнул сквозь зубы. На высоте предплечья правая рука была одним сплошным шрамом. Мясо было некогда вырвано до самой кости, и теперь кожа обтягивала культю, к которой на кожаных ремнях был прикреплен протез. Несколько стальных пружинок ниже локтя заменяли мышцы предплечья.
— Вот так обстоит дело, — Дарси подвигал рукой и опустил ее. Потом надел рубашку и начал завязывать галстук, но руки у него задрожали, и он опустил их. — Но вы. вы в этом точно уверены? В том, что убить Винси мог только праворукий человек?
— Я стараюсь обманывать людей как можно реже, — тихо сказал Алекс. И хотя мне это не всегда удается, живя в нашем столь цивилизованном обществе, однако в этом конкретном случае я сказал вам абсолютную правду.
Дарси завязал галстук и тяжело опустился на стул.
— Какое счастье! — сказал он искренне.
— О! — Алекс снова сделал неопределенный жест рукой. — Я знал, что вы не могли бы его убить, даже если б у вас обе руки были здоровыми.
— Что? — одновременно спросили Паркер и Дарси.
— В таком деле, как это, надо много и быстро думать, потому что факты поворачиваются к нам то одной, то другой стороной. Но одно обстоятельство является решающим, и я постоянно о нем говорю: убить мог лишь тот, у кого, во-первых, был мотив; во-вторых, нет настоящего алиби, и в-третьих, кто имел возможность совершить убийство именно в тех обстоятельствах, в которых оно было совершено, и именно тем способом, которым оно было совершено. В начале расследования мы всегда имеем уравнение, где неизвестным числом является убийца, а известными числами — личность убитого и обстоятельства, в которых обнаружено тело. И чтобы решить это уравнение, у нас есть лишь один путь — подобрать убийцу, соответствующего данному убийству. Допустим, этот убийца — вы. Что же мы видим в данном случае:
1) Если говорить о совершении преступления, известен был лишь один факт — вы вошли в эту гримерную за три минуты до начала второго акта спектакля. Такие показания дал электрик Карузерс, у которого после этого едва хватило времени вернуться в свою ложу, и только он включил все освещение, необходимое для второго акта, как занавес пошел вверх. Из того факта, что вы провели довольно много времени в гримерной Евы Фарадей, а потом еще несколько минут на сцене, следует, что к тому моменту, когда вы вошли в гримерную Винси, у вас оставалось минимальное количество времени, чтобы убить его, надеть на себя маску и вовремя выйти на сцену. У вас на все это было примерно 180 секунд.
2) Вы убили Винси его собственным кинжалом, а значит, вам надо было войти в гримерную, схватить кинжал, ударить Винси, а затем молниеносно натянуть маску, посмотреть в зеркало, проверить, действительно ли Винси мертв, закрыть за собой дверь, повернуть ключ в замке, выйти на сцену и занять там свое место до поднятия занавеса. В общем, вы могли бы все это проделать, но при одном-единственном условии: Винси после вашего входа в гримерную спокойно лежал бы на кушетке и позволил бы зарезать себя как ягненка. Винси ведь был найден в лежачем положении, его тело было уложено на спину перед нанесением удара.
Но возможно ли все это?
Винси был трусом. Несколькими днями раньше вы пообещали, что убьете его, если он еще хоть раз обидит Еву Фарадей. Он, конечно, мог не верить, что вы его убьете, но наверняка верил, что вы точно можете его ударить, потому что знал, что вы любите Еву Фарадей и что он в этой истории повел себя отвратительно от начала и до конца. А значит, увидев вас, он должен был вскочить на ноги. И вообще — с какой стати он за три минуты до выхода на сцену лежал бы на кушетке в гримерной, расположенной довольно далеко, да еще отгороженной от сцены коридором и несколькими дверями? А если бы даже Винси не вскочил на ноги, то по крайней мере — сел. Лежа он бы не погиб. Так мне, по крайней мере, казалось.
3) Вы узнали от Раффина, что Винси велел ему не появляться в гримерной. Но сделал он это потому, что в антракте ожидал там визита какой-то женщины. Значит, вы рисковали тем, что, входя в гримерную Винси, могли застать там эту женщину, или она могла бы войти как раз тогда, когда вы совершали преступление. Но вы же не могли запереть дверь снаружи перед преступлением. Если бы вы заперли дверь изнутри, войдя в гримерную, трудно представить, что Винси не вскочил бы с места. Представьте себе, что человек, о котором вы знаете, отнюдь не желающий вам добра, вдруг входит в вашу комнату и запирает за собой дверь на ключ. Разве он не вызовет у вас, по крайней мере, беспокойства? И, стало быть, вы не будете встречать его в беззащитной позиции — лежа; вы встанете или, по крайней мере, сядете. Тогда почему же, имея разработанный в мельчайших подробностях, великолепный, почти гениальный план преступления, вы вдруг подвергаетесь такому риску? Рассудок подсказывает, что не следует убивать Винси в его гримерной в ту минуту, когда он ожидает там чьего-то прихода.