Яуберт не смотрел вперед, потому что инстинктивно понимал: сейчас проволока закачается, путь станет невидимым, непроходимым, и ему захочется повернуть назад. Он зашагал быстрее, убивая страх словами.
— В ту ночь Лара не пришла домой ночевать. Я позвонил в ЮАНБ. Мне сказали, что она на задании. Что за задание? «Мы не имеем права говорить». — «Она моя жена». — «Яуберт, она тайный агент. Вы же знаете, как работают тайные агенты». Я бродил по дому и чувствовал ее запах, видел журналы в гостиной и у ее кровати. И думал о своих планах, о жучках, о диктофоне. Я волновался — вдруг ничего не запишется? Спал я плохо; ночь была длинная и утро длинное. Потом я снова поехал в Клифтон, спустился в подвал. Там было темно.
Ему хотелось кричать, потому что проволока под ним закачалась, прогнулась. Сейчас он сорвется вниз. Под ним бездонная пропасть! Руки раскинулись в стороны, закачались в поисках равновесия. Яуберта била крупная дрожь. Он забыл, что рядом стоит Маргарет Уоллес. Он говорил словно сам с собой. В жизни осталась лишь одна цель: дойти до конца.
В тот день он в полной темноте отпер щитовую, надел наушники и перемотал пленку назад. И нажал на диктофоне кнопку «Воспроизведение». Прислонился затылком к холодной дверце щитовой и услышал шорох. Он пытался понять, что происходит, — он ведь был белой рукой правосудия. Силва был черный. Он услышал, как открывается дверь, потом закрывается.
«Ну, что скажешь?» — голос Силвы.
«У тебя тут мило. Какая у тебя есть музыка?»
Он дернулся вперед, голова ударилась об угол электрошкафа. Голос Лары! А может, все-таки…
«Что хочешь послушать?»
«Что-нибудь ритмичное».
Шарканье, рок-музыка, ужасно громкая, заглушает голоса. Минуты тянулись страшно медленно. Шея и плечи у него затекли. Что там происходит? Ничего не понятно. Смех Лары между двумя песнями — веселый, беззаботный. Силва:
«Ну ты даешь, детка!»
Снова смех Лары и музыка.
Он перемотал пленку вперед, отматывая каждый раз по небольшому фрагменту, слушая музыку и тишину между песнями. Минут через двадцать послышалась медленная, томная мелодия. Яуберт промотал кассету назад. Видимо, рок надоел. Мертвая тишина, шорох. Звяканье кубиков льда о стекло. Неразборчивое мычание Силвы. Музыка стала громче, потом тише. Тишина. И вдруг — скрип. Яуберт понял: они переместились на постель. Постель у Силвы была очень широкая и тоже белая.
«Классная фигурка, детка, танцуешь ты клево, а какая ты в постели?»
Лед звякает о стекло.
«Не пей слишком много, детка, покажи мне свою грудь. Покажи, что у тебя есть!»
«Смотри!» — Его Лара. Он как будто видел ее воочию: он знал свою Лару, знал, когда у нее делается такой хрипловатый голос, когда язык слегка заплетается. Он хотел ее остановить. Не с ним, моя Лара, только не с ним!
«Боже, какая у тебя фигура! Обалдеть можно… Да, да, иди ко мне!»
Лара смеется:
«Времени еще много».
Силва:
«Сейчас, детка, нет, сейчас, давай же, прыгай сюда».
Смех Лары. Тишина. Постель. Скрип-скрип-скрип.
«Да, вот так, возьми его, да, так, хорошо, о, какая ты горячая, сейчас, сейчас, да…»
Его Лара… Ему хотелось сорвать с себя наушники, взбежать вверх по лестнице, ворваться в шикарную квартиру. Но ведь она приходила к Силве вчера, не сейчас. Голоса на пленке:
«О-о-о…»
Его сковало ледяным холодом.
«Да, сядь сверху, да, о боже, как сладко, я сейчас… м-м-м…» — Все быстрее и быстрее. Его Лара… Он знал ее, знал свою Лару.
Музыка прекратилась. Осталось только дыхание — медленнее, медленнее, тише, ровнее. Скрип пружин. Тишина. Треск.
«…ты что, уже уходишь?»
«Спи».
«Вернись».
«Сейчас».
«Что ты делаешь?» — голос настороженный.
«Кое-что проверяю».
Тишина.
«Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя?»
«Что ты делаешь? Не трогай! Это мое!» — Испуганно. Его Лара.
«Так-так-так!»