В доме загремел рок, молодежь запрыгала и задергалась. Яуберт снова пустил сигареты по кругу. Жены тянули мужей танцевать. Для взрослых поставили более спокойную музыку, но звук не убавили. Яуберт встал из-за стола, не желая оставаться в одиночестве, и пошел в дом. На кухне мимоходом взял себе из холодильника еще бутылку пива.
По случаю праздника Стоффберг украсил весь дом разноцветными гирляндами. Танцоры двигались в красно-сине-желтом мерцании. Судорожно дергался коротышка Весселс, изображая Элвиса Пресли. Молодежь веселилась более сдержанно. В красном свете мелькнула стройная фигура хорошенькой жены Сторриджа. Повернув голову в другую сторону, Яуберт увидел дочь хозяина, Ивонну Стоффберг. Короткая футболка в обтяжку подчеркивала вполне зрелые формы. Яуберт снова закурил.
Объявили вальс — белый танец. Яуберта пригласила толстая жена Мейбюрга. Он покорно пошел в центр комнаты. Его партнерша умело лавировала в толпе. Когда музыка кончилась, она участливо улыбнулась и поблагодарила его. Яуберт взял себе еще пива. Заиграли медленный танец. Танцоры теснее прижимались друг к другу; вечер переходил в новую фазу.
Яуберт вышел облегчиться. В саду было темно, только мерцали последние угольки под остатками ягненка. Он ушел в дальний угол сада, помочился и пошел обратно. На секунду крышу осветила падающая звезда. Яуберт остановился и задрал голову, но небо снова было черным.
— Привет, Матт!
Из темноты выплыла нимфообразная тень, встала рядом.
— Ведь правда, я могу называть тебя на «ты»? Школу я уже закончила. — Ее силуэт четко вырисовывался на фоне дверного проема; молодые округлости подчеркивались тесной футболкой и штанами в обтяжку.
— К-конечно, — неуверенно ответил ошеломленный Яуберт.
Ивонна Стоффберг подошла ближе, вторглась в его тщательно охраняемое личное пространство, смутила его покой.
— Матт, ты ни разу не потанцевал со мной…
Яуберт стоял на месте как вкопанный, не зная, на что решиться. Семи бутылок пива и двух лет самокопания достаточно, чтобы притупились все нормальные человеческие чувства. Он скрестил руки на груди, словно желая оградить себя от непрошеного вторжения.
Ивонна положила ему руку на плечо, задев грудью локоть.
Как выросла дочь соседа! Яуберт вспомнил о стаканах с запретным бренди, которые старательно прятали юнцы.
— Ивонна…
— Все зовут меня Бонни.
Впервые он посмотрел ей в лицо. Девушка не сводила с него взгляда — торжествующего, страстного, многозначительного. Рот приоткрыт, губы похожи на спелые вишни… Да, она уже не ребенок!
Яуберт похолодел от страха. Больше всего он боялся вновь пережить унижение.
Неожиданно он почувствовал, что его тело откликается на ее недвусмысленный призыв. На секунду он вспомнил, что способен на обычные человеческие радости. А потом… его снова накрыло волной страха. Ему казалось, что он не имеет права радоваться физической стороне жизни. Прошло больше двух лет… Девчонка, наверное, просто шутит. Он опустил руки, собираясь отстранить ее.
Ивонна Стоффберг расценила его жест по-своему. Она бросилась к нему, обняла, крепко обхватила руками, впилась своими влажными губами в его губы, раздвигая их языком. Она прильнула к нему всем телом, и он почувствовал ее тепло и возбуждение.
Кто-то на кухне позвал ребенка, и Матт Яуберт, похолодев от ужаса, мигом спустился с небес на землю. Отстранив Ивонну, он направился к дому.
— Извини, — буркнул он через плечо, сам не зная почему.
— Матт, я уже не школьница. — В голосе Ивонны не слышалось упрека.
Он бежал к себе домой, ища спасения. Не думать о случайном происшествии! Скорее спрятаться от всех!
Повсюду слышались поздравления, радостные возгласы: «С Новым годом!» Соседи пускали фейерверки, у кого-то играли на трубе.
Вот, наконец, и дом. Он шагал по дорожке между деревьями. Лара ухаживала за живой изгородью, сажала цветы. Яуберт не сразу попал ключом в замок. Отпер дверь, направился в спальню. Там стояла кровать, в которой спали они с Ларой. Над кроватью висела картина, купленная ею на блошином рынке в Грин-Пойнте. Он пленник в собственном доме, а вещи — его тюремщики.
Яуберт разделся, натянул черные пижамные штаны, откинул одеяло, лег.
Ему не хотелось думать о том, что произошло.
Но локоть еще помнил прикосновение нежной девичьей груди, губы тосковали по ее настойчивой жадности.
Прошло два года и три месяца после смерти Лары. Два года и три месяца.
Недавно под вечер он очутился на Фортреккер-роуд и вдруг обратил внимание на паркоматы. Серые колонки стояли на тротуаре через равные промежутки; их было много. Казалось, они тянулись до самого горизонта на прямой, как стрела, улице. Паркоматы были самодовольными и равнодушными; они как будто караулили прохожих. Под вечер машин на улице не было, и парковочные счетчики остались без работы. Тогда Яуберт неожиданно подумал: наверное, то, что случилось с Ларой, превратило его в такой же бездушный автомат. Сплошное раздражение днем, никакого удовлетворения по ночам.