Прослушав прогноз погоды, он встал.
— Мне еще кое-что надо сделать, — заявил он.
Блондинка-жена оторвалась от шитья и улыбнулась ему. Он полюбовался ее безупречной красотой и подумал: неужели он и ее потеряет? Да что там… Он может лишиться всего. Даже жизни.
— Не засиживайся слишком поздно, милый, — сказала жена.
Он пошел к себе в кабинет. Комната была просторная. На стенах висели фотографии, дипломы. Вехи его пути наверх. Его побед. Он открыл тонкий кейс из настоящей буйволовой кожи и достал оттуда тонкий черный блокнот и автоматическую ручку. Выписал в столбик несколько имен и фамилий: «Мак Макдоналд, Карина Оберхольцер, Яквес Кутзе».
Он отчеркнул столбик несколькими линиями, а внизу приписал: «Эстер Кларк». Положил блокнот на стол, потянулся за новым телефонным справочником Кейптауна, лежащим рядом с телефоном. Пролистал справочник до буквы «M». Палец быстро двигался по колонкам. Остановился на названии «Макдоналд. Свежая рыба». Подчеркнул номер, затем выписал его. Потом он пролистал справочник до буквы «О», поискал номер Карины Оберхольцер, выписал и его. Он не сразу обнаружил телефон Яквеса Кутзе, потому что в справочнике было много абонентов с инициалами «Я. Кутзе», а точного адреса он не знал. Возле имени Эстер Кларк он лишь проставил знак вопроса. Потом вынул из кейса связку ключей, направился в угол кабинета, отпер сейф и извлек оттуда большой пистолет «стар». Проверил предохранитель и положил пистолет, блокнот и ручку в кейс.
Оливер Нинабер немного постоял с кейсом в руке, опустив голову, закрыв глаза. Со стороны могло показаться, будто он молится.
Яуберт понимал, что читать он не сможет. Вечер выдался жарким; юго-восточный ветер завывал, огибая углы его дома. Веранда выходила на север. Там лишь было слышно, как ветер шелестит в кронах деревьев. Он сел на черепичный пол, прислонившись спиной к стене, и закурил.
Ему хотелось посмеяться над самим собой.
Неужели он в самом деле решил, что сможет похоронить Лару?
И все только потому, что несколько дней мечтал о созревшей соседской девице! И потому, что «ходил на консультацию к психологу».
Он не впервые слышал страшные вопли и стоны Бенни Гриссела.
Когда-то он и сам так же метался и стонал. Правда, по другой причине. Не из-за спиртного. И не вслух. Давно, когда он еще ненавидел боль и унижение. Перед тем как впал от них в зависимость.
Расскажи об этом психологу, посоветовал он себе. Расскажи, что ты пристрастился к мраку в твоей душе, как Гриссел — к бутылке. Но между нами есть разница, доктор. Матта Яуберта можно вытащить из мрака, но нельзя вытащить мрак из Матта Яуберта. Мрак въелся в его плоть, его тело проросло сквозь мрак, как дерево прорастает сквозь колючую проволоку, хотя проволока продолжает царапать и рвать ствол, и дерево плачет, истекает соком…
В ушах у него стоял Ларин смех, он опять прокручивал проклятую пленку и бился головой о стену — снова и снова, пока кровь не заливала глаза.
По сравнению с такой пыткой сегодняшние мучения Гриссела — просто блаженство. Они привели Яуберта в чувство.
Надо было ему все понять на день раньше, когда Ханна Нортир задала последний вопрос. Когда стало ясно, что придется рассказывать о Ларе, и когда он уразумел, что не в силах рассказать все до конца.
Он был пленником Лары Яуберт. И ключ от его темницы был так близко — кажется, протяни руку, и ухватишь. Только расскажи доброму доктору все. Всю правду. Ничего, кроме правды. Расскажи доктору о гибели Лары то, что известно только тебе одному, — и ты будешь свободен. Раздели тот страшный час с доктором Ханной Нортир, и тяжкое бремя свалится с тебя, рассеется черный туман.
В половине первого он включил диктофон, спрятанный в подвале, и нажал кнопку. Надел наушники, воровато огляделся — просто так, на всякий случай, ведь он не имел права делать то, что делал. Но тогда он считал, что ради благого дела не вредно иногда и нарушить закон. Он нажал кнопку. Ни о чем не догадываясь. Он исполнял свой долг.
Он не сможет рассказать об этом Ханне Нортир.
Яуберт прислонился затылком к стене и щелчком выкинул сигарету подальше.
Он не мог рассказать об этом даже себе самому. Сколько раз он пытался по-новому взглянуть на вещи. Поискать предлоги, смягчающие обстоятельства, как-то обосновать. А может, все было совсем не так, как ему кажется.
Ничего не помогало.
Ту кассету он сжег. Но голоса, которые он тогда услышал, никуда не делись. Они остались у него в голове. И не обязательно было нажимать какую-то кнопку для их воспроизведения. Даже для себя. Слишком это было больно.